Совершенно по особому, резко отлично от современников и последующих поколений, воспринял "Ундину" В. Ф. Одоевский. Он не пошел вслед ни за Фуке, ни за Жуковским. Впервые на его три предельно краткие заметки, в которых речь идет об "Ундине", указал П. Н. Сакулин, отметив, что цикл повестей о духах стихий ("Сильфида", "Саламандра") Одоевский намеревался пополнить еще одной повестью - "Ундина" {Сакулин П. Н. Из истории русского идеализма. Князь В. Ф. Одоевский. Мысли - писатель. M., 1913. Т. 1, ч. 2. С. 80.}. Но примечательно, что первый план повести (всего несколько строк) озаглавлен не "Ундина", а "Ундин" {ГПБ. Л. Ф. В. Ф. Одоевского. Оп. 1. Пер. 20. Л. 69.}. Здесь Одоевский пишет только о Дяде Струе, его проказливом нраве и причудах. Отношение Струя к Петербургу и его обитателям исполнено сарказма, издевки. Струй любит Петербург потому, что город "расположен на болоте", а петербургские салоны "потому, что в них много воды", как и в "английской нравственности" и философии, царящих в этих салонах {Там же.}. В другой заметке сама Ундина тоже не присутствует. Когда ее хотят вызвать, прибегнув к волшебному порошку, вместо Ундины появляется Струй и начинает проказить, не давая закипятить воду, подливая ее в суп и вино и т. п. У Одоевского принципиально иной замысел повести, чем у Фуке и Жуковского, - отнюдь не лирический. Это едкие нападки на петербургское общество, и главный персонаж - Струй, всячески высмеивающий петербургский свет.
Одоевский, знаток немецкой культуры, конечно, знал повесть Фуке и раньше, но перевод "Ундины" Жуковским, возможно, напомнил ому о водяных духах, когда он стал замышлять повести "Сильфида" и "Саламандра". Одоевский не только читал перевод Жуковского, но и принял его замечательную переводческую находку - имя "Дядя Струй" для Кюлеборна.
К "Ундине" - этой "старинной повести" в полной мере приложимо замечание Белинского, что "произведения Жуковского не могут восхищать всех и каждого во всякий возраст: они внятно говорят душе и сердцу в известный возраст жизни или в известном расположении духа" {Белинский В. Г. Указ. соч. Т. VII. С. 221.}. Для современников она соответствовала их "расположению духа", и оно вновь стало благоприятным для "Ундины" на грани XIXXX вв. вплоть до первой мировой войны; в остальные же десятилетия "старинная повесть" больше соответствовала "юной душе".
Судьба стихотворного перевода Жуковского прозаической повести де ла Мотт Фуке "Ундина" уникальна для истории русской переводной литературы: за 150 лет, прошедших с появления этой повести на русском языке, ни один переводчик не пытался заново перевести "Ундину" Фуке, хотя, как правило, всякое иноязычное произведение, заинтересовавшее читателей, переводилось неоднократно спустя какое-то время, получая в какой-то мере новую переводческую интерпретацию в соответствии с новым прочтением оригинала и новыми требованиями к искусству перевода. Но, естественно, не появлялось потребности в переводе "своего", "оригинального произведения".
Не считая того, что в каждом собрании сочинений Жуковского и, как правило, во всех сборниках избранных его произведений читатель мог познакомиться с "Ундиной", повесть вышла отдельной книгой 13 раз, причем пик изданий пришелся на 1900-1910-е годы, когда утверждался символизм.
На грани 1830-1840-х годов образ Ундины появляется в стихах столь разных поэтов, как В. Г. Бенедиктов и В. К. Кюхельбекер. В 1839 г. Бенедиктов создает цикл стихов "Путевые заметки и впечатления. (В Крыму)", где в 7-м отрывке "Потоки" поэт пишет о жажде, терзающей путника от зноя крымского солнца:
Мать-природа! Где же жалость?
Дай воды! Хоть каплю!
Нет! Словно высох целый свет {*},
{* Бенедиктов В. Г. Стихотворения / Большая серия. 2-е изд. Л., 1983. С. 193-194.}
и эта жажда столь сильна, что даже возлюбленная поэта могла бы порадовать его, только став воплощением вожделенной водной стихии. В его воспаленном воображении возникает страстная мечта, чтобы
В миг подобный вам она
Вдруг явилась, вся полна
Красоты и обаянья,
Неги, страсти и желанья,
Вся готовая любить,
В миг сей мыслью, может быть,
Вы б исполнились единой:
"О, когда б она Ундиной
Или нимфой водяной
Здесь явилась предо мной!"
Поэт переходит на другой размер и со свойственным для Бенедиктова гипертрофированием и конкретной, наглядной материализацией его метафорической системы пишет, как дева вся растеклась в потоках струй от плеч, рук до груди и
...рассыпалась каскадом
И расхлынулась волной!
Такие строки производят комическое впечатление.
Стиль Бенедиктова, конечно, далек от добродушной и мудрой простоты "старинной повести" Жуковского, который очень деликатно давал понять о связях своей героини с водной стихией; только оскорбленная рыцарем, она растворяется реально в волнах Дуная, а после погребения своего супруга превращается в ручей, обвивающий его могилу.
Позже, в апреле 1852 г., вскоре после смерти Жуковского в стихотворении "Воспоминание", посвященном памяти Жуковского и Пушкина, Бенедиктов говорит о Жуковском прежде всего как о "Певце Ундины", чья поэзия "льется звучными слезами". Противопоставляя поэтов друг другу и обоих "жалкому обществу", Бенедиктов пишет, что их роднит вдохновенье.
В далекой Сибири В. Кюхельбекер, которому друзья, как и другим декабристам, посылали книги, в особенности примечательные новые произведения, прочел "Ундину" Жуковского. Это видно из реминисценции в стихотворении к его любимой ученице в Акше, Вассе Александровне Разгильдяевой (Васиньке), написанном 22 июля 1841 г. (Васинька должна была вскоре покинуть город):
Фантазия, Ундина, Пери,
(Любое имя выбирай),
Ах! скоро за тобою двери
Затворятся. - Прощай! Прощай! {*}
{* Кюхельбекер В. Соч.: В 2 т. Л.,
1967. Т. 1. С. 305.}
Любопытно отметить, что Жуковский как-то сложно ассоциировал преданность жен декабристов с беспредельной преданностью Ундины. В письме от 11 апреля 1837 г. к H. H. Шереметевой, дочь которой была замужем за сосланным декабристом И. Д. Якушкиным, Жуковский провел интересную аналогию. "Целую ваши ручки, - писал он IT. H. Шереметевой, - моя милая H. H., и посылаю вам мою дочку Ундину, которую прошу принять с благосклонностью и верить, что я, крестный отец ея, люблю вас как душу" {Жуковский В. А. Сочинения. Т. VI. С. 501.}. Тут "дочка" упоминается не случайно; в 1826 г. Шереметева писала поэту о страданиях своей дочери Настасьи Васильевны, последовавшей за мужем в Сибирь. Жуковский был и родственными, хотя и дальними, узами связан с Шереметевой: ее сын женился на дочери М. А. Мойер-Протасовой.
Если у Кюхельбекера упоминание Ундины соотносится с образом милой и прелестной девушки, то у поэта К. И. Коренева, недолго печатавшегося в журналах 1840-х годов, Ундина противопоставляется женщине, сдавшейся пошлой повседневности:
Ах, Марья Павловна! Какой волшебник злой
Провел вам на челе угрюмые морщины?
Как скоро стали вы помещицей простой,
Уездной барыней из маленькой ундины! {*}
{* Цит. по антологии: Русская муза. СПб., 1907. С. 159.}
Реминисценции у таких незначительных поэтов, как Коренев, свидетельствует об огромной популярности "Ундины" в те годы.
В 1841 г. в "Современнике" и "Москвитянине" публикуется стихотворение поэта пушкинской плеяды H. M. Языкова "Ундина" {Современник. 1841. Т. XXII. С. 181; Москвитянин. 1841. Ч. V, Э 9; Языков Н. 55 стихотворений. М., 1844; он же. Новые стихотворения. М., 1845.}, написанное в конце декабря 1839 г. и включенное затем автором в собрание его стихотворений. Смысл сводится к реплике Сальери:
..."Слушай, брат Сальери,
Как мысли черные к тебе придут
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти "Женитьбу Фигаро".
Пушкин с его "виртуозным лаконизмом", говоря словами Анны Ахматовой, минуя всевозможные житейские обстоятельства, передает мрачное состояние героя в двух словах - "мысли черные"; у Языкова 23 с половиной строки, написанных в форме послания некоему другу, посвящены всему тому, что привело к душевному разладу его лирического героя, причем стихотворение "Ундина" воспринимается как диалог поэта с самим собою, и местоимения "ты", "твой", "тебя" звучат здесь как сугубо личные. Тяжелое душевное состояние лирического героя связано и с "осенним днем", и с тем, что комфорт его "приюта" лишь внешний ("янтарное пламя камина..."), а "любимый труд - от скуки и тоски заступник твой падежный" и "тихая мечта... чуждаются тебя"; тогда, по мысли поэта, ни жженка, ни пир "товарищей-друзей" не рассеют его хандру. Успокоить его и наполнить смыслом такой день может лишь одно: