И Славка тоже мотал головой, повторял лозунг молодых патриотов и был счастлив, что он гражданин и не эгоист.
Всё изменилось за один день, когда отец Славки, работавший бригадиром пескоструйщиков на Балтийском заводе, погиб, сорвавшись с секции строящегося ледокола.
И с того момента по синим стенам Славкиного бытия побежали белые трещины, осыпалась штукатурка, большими кусками начали отваливаться целые куски прежней жизни, оголяя ржавую арматуру новой реальности, а в образовавшиеся дыры засквозило щемящей безнадёгой.
Но человек ко всему привыкает. А время — знатный штукатур.
В тот про́клятый день на большой перемене его отыскала Марго и, ничего не объясняя, отвела в кабинет директора. Там его дожидалась тучная ярко накрашенная чиновница в малиновом мундире ДОПоПа — Департамента образования, попечительства и патронажа. Торжественно-траурным голосом она сообщила Славке о несчастье и пообещала заменить ему мать, отца и никогда не существовавших братьев и сестёр. Говорила она не от себя лично, а от лица государства, и, видимо, поэтому её собственное лицо оставалось бесстрастным.
Он смотрел на это резиновое румяное лицо, и ему казалось, что эта тётка его обворовывает. На глазах Марго и директора она, механически шевеля ярко-красными губами, забирала у него самое дорогое, а точнее, всё. И никто в этом не был виноват. И совершенно не понятно было, что делать дальше. Не сиюминутно, а вообще.
Что делать дальше, знала чиновница, и в тот же день Славку отправили в Дом Семьи № 13 — районный приют для гражданских сирот, разместившийся в комплексе зданий, принадлежащих некогда пожарной части. Там он пробыл чуть больше недели, даже не успев свыкнуться со своим положением «гражданского сироты».
Как-то перед отбоем по коридору загрохотали кованые каблуки и в спальную комнату, где воспитанники готовились ко сну, вошли люди в кожанках. Испуганный и растерянный директор приюта, выглядывая из-за их спин, срывающимся голосом вызвал Славку.
Его отвели в пустующую столовую, усадили на стул и сразу же начался допрос. Госбесовский офицер, душно пахший касторовым маслом, ходил вокруг него, размеренно скрипел сапогами (как будто внутри сапог находился какой-то специально для того изготовленный механизм) и шипел сквозь зубы, отделяя каждое слово: «Шшто ты знаешшь?!»
Перепуганный и растерянный Славка пытался уточнить, что именно он должен знать, чтобы сообщить об этом. Но никаких пояснений не последовало. Скрипучий офицер продолжал накручивать круги и шипеть.
Шшто. Ты. Знаешшь?!
Как дурацкая игра, правила которой никто не объяснил, а не играть никак нельзя. Более того, проигрыш грозит чем-то страшным, потому что госбесы в другие игры не играют.
Подбирая в уме нужный ответ, как неопытный взломщик подбирает отмычки к неприступному замку, Славка лихорадочно прокручивал в голове все свои возможные грехи перед Родиной. Но ничего криминального, кроме выменянной у одноклассника на коллекцию долокаутных монет гитары, на ум не приходило. Но, даже находясь на грани истерики, он чётко понимал, что та пустяковая сделка госбесов интересовать никак не может. Им было нужно от него что-то другое.
Что именно, некоторое время спустя объяснил второй офицер.
Он присел перед Славкой на корточки и, доверительно заглядывая в глаза, поведал, что в квартире отца нашли листовки с призывом свергнуть монарх-президента. Толстую стопку прокламаций в бельевом шкафу обнаружили сотрудники госжилфонда, пришедшие опечатывать жилплощадь.
Два-восемь-ноль. Пожизненно. Без права на амнистию.
Славка пытался объяснить, что его отец никогда не интересовался политикой и о власти, включая монарх-президента, всегда отзывался только хорошо. И поганых листовок в их квартире никогда не было и не могло быть. Тем более в бельевом шкафу, в который все вещи после стирки укладывал Славка, потому что хозяйством в доме занимался он, а не отец, который приходил с работы настолько уставшим, что ни на что, кроме просмотра телевизора, его уже не хватало.
Но допрашиваемый и допрашивающий всегда говорят на разных языках.
«Шшшто. Ты. Зззнаешшь?!» — напирал касторовый, и казалось, что ему совершенно не нужны никакие ответы. Казалось, он просто выполняет свою роль — шипеть и скрипеть.
Второй офицер тем временем вкрадчиво убеждал Славку, что отец его погиб не случайно, а покончил жизнь самоубийством, чтобы избежать справедливого наказания, совершив, таким образом, преступление не только перед страной, но и перед Богом.
Грешник со всех сторон.
Но только не для Славки. Тогда, сидя в одних трусах на стуле посреди пустой столовой, он сделал единственное, что мог сделать в той ситуации — поручился за отца нерушимой клятвой МолПатРосовца, дважды ударив себя кулаком в грудь, там, где сердце.