– А как сложилась судьба командира?
– Сергей Викторович Симоненко окончил академию, вырос в замечательного флотоначальника, ныне вице-адмирал, возглавляет флотилию атомных подводных лодок. А ведь могли по навету списать на берег.
Я теперь анкетирование систематически провожу. И на кораблях, и в штабах. Служить без этого не могу. Ведь если нет поддержки снизу, нельзя руководить военным коллективом, а подводным в особенности.
– Вячеслав Алексеевич, случались ли на боевых службах подвиги в обычном смысле этого слова?
– Что считать подвигом… Боевое патрулирование у берегов вероятного противника с термоядерным ракетодромом на горбу – само по себе подвиг, коллективный подвиг всего экипажа. Но подвиг, ставший нормой, перестает быть подвигом в глазах общества или большого начальства… Не так ли?
Вам нужны личности… В декабре 1984 года на боевую службу экстренно вышел подводный ракетоносец К-140. Командовать им назначили капитана 1-го ранга Александра Николаевича Козлова, побывавшего в тот год ещё в двух «автономках». И хотя уже был приказ о его переводе в Москву, он вынужден был без отпуска снова идти к берегам Америки, поскольку у молодого командира К-140 не было допуска на управление кораблем такого проекта. Козлов ответил: «Есть!» – и повел крейсер в океан. А через неделю его хватанул инфаркт миокарда. Дать радио и вернуться? Но тогда в стратегической обороне страны возникнет ничем не прикрытая брешь. Козлов принимает решение продолжать поход. На время его заменили капитан 2-го ранга Лашин, выходивший в море на командирскую стажировку, и старпом капитан 3-го ранга Егоров. Известно, как инфарктнику необходим свежий воздух, спокойная обстановка, зелень… Но где все это взять в стальном корпусе под водой? Корабельный врач давал дышать своему пациенту кислородом из баллончиков спасательного снаряжения, выхаживал как мог и как учили. Через несколько недель Козлов, невзирая на боли в груди, заступил на командирскую вахту. Об инфаркте сообщил по радио только за двое суток до возвращения в базу.
На мой взгляд, Александр Козлов совершил подвиг, в должной мере не оцененный. Чтобы не подводить флотских медиков – куда, мол, смотрели?! – наградной лист на Героя Союза в Москву посылать не стали. А зря…
И вот я о чем ещё думаю: Север делает нашу службу чище, чем она могла бы быть в иных климатических условиях…
Нам сегодня многого не хватает, того нет, другого… Но пуще всего не хватает нам гордости и достоинства. Да, мы бедны. Но только не надо винить в том наших стариков. Не надо их топтать. Мне не стыдно, когда мой батя, приняв 9 мая чарку за Победу, марширует на месте и поет: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Он всю войну жег из пушек немецкие танки – четыре ранения, шесть орденов… Нельзя терять морального права смотреть им в глаза – живым и мертвым. Да, я беден, но я горд. И мне не стыдно смотреть в глаза своему внуку Славке. Ему шесть лет. На парадах мы вместе обходим на катере корабли. Он стоит со мной рядом в форменке с гюйсом, в бескозырке и отдает честь нашему флоту. И как бы ни ругали нынешнюю молодежь, она идет нам на смену и в ней есть свои неизвестные нам пока – до трудного часа – герои. Надо только смотреть, кому ты сдаешь свой пост.
Вся тяжесть ядерного противостояния сверхдержав легла на плечи прежде всего экипажей атомных ракетных подводных крейсеров стратегического назначения. Это явствует и из самого названия этих кораблей, и из сути их боевой службы – быть в постоянной готовности к ракетному залпу, где бы они ни находились.
Поэт из моряков-подводников Борис Орлов сказал об этом так:
За нашей подлодкой – невидимый след.
Не будет ни криков, ни шума.
Возможно, вернемся, а может быть, нет…
Но лучше об этом не думать!
Двадцать пять раз именно так уходил в моря адмирал Вячеслав Попов.
Двадцать пять «автономок».
Двадцать пять разлук.
Двадцать пять затаенных прощаний с миром живых навсегда.
Двадцать пять неведомых миру побед… И в общей сложности – восемь лет под водой.
Года не прошло, как он принял Северный флот. И вот такой удар на пике карьеры, на вершине всей долгой честной и опасной службы…
Еду в штаб Северного флота. Понимаю, что Попову сейчас не до меня, не до бесед. Да и журналисты допекли так, что газетный лист вызывает у него тошноту. Тем не менее адъютант командующего приглашает в кабинет. С трудом узнаю осунувшееся, резко постаревшее лицо, глаза красны от застарелой бессонницы. Адъютант забирает со стола пепельницу, полную окурков. В окне кабинета, как всегда, – корабли у причалов, авианосец на рейдовых бочках да нависший над морем в отлив острый нос мемориальной подводной лодки К-21 – «катюше» фронтовых времен… Но наш разговор о другой «катюше» – о К-141, о «Курске».
– Вячеслав Алексеевич, как вы узнали о том, что случилось с «Курском»?
– Я находился здесь, в своем кабинете в штабе флота, когда мне доложили, что «Курск» не вышел на контрольный сеанс связи. До того он должен был донести о проведении торпедной стрельбы. Обычной стрельбы практической торпедой. Никаких экспериментов с этой лодкой не проводилось…
Стрельба была запланирована на 11.30. В этот момент мы находились на «Петре Великом» в 30 милях севернее этого района, обеспечивая другую АПЛ.
Донесение от Лячина не поступило. Это встревожило… Ну ладно. В полигоне всякое бывает: ну не вышел в позицию стрельбы, не успел определить главную цель, неисправность практической торпеды… Короче, сам факт несостоявшейся атаки ещё не давал повода предполагать самое плохое. В моей командирской практике тоже бывали случаи, когда я по тем или иным причинам не мог передать в эфир сообщение…
Капитан 1-го ранга Лячин должен был выйти на контрольный сеанс связи со штабом флота в 23.00 и донести как положено: «Всплыл, оставил район боевой подготовки». Но он не вышел… Я хорошо знал командира «Курска» – таких нарушений по связи у него быть не могло.
Вот тогда-то – в 23.30 – я и объявил по флоту аварийную тревогу, а сам же вылетел вертолетом на крейсер «Петр Великий», где пробыл потом две недели…
Хочу заметить, что время объявления аварийной тревоги считается началом спасательной операции. Мы не потеряли ни одной минуты. «Курск» был найден через четыре с половиной часа. Его обнаружили с помощью эхолотов «Петра Великого» в точке с координатами: широта 69 градусов 37 минут северная, долгота 37 градусов 35 минут восточная.
– Когда вы прибыли в район аварии, были слышны сигналы с затонувшей подлодки?
– Были. Акустики докладывали о стуках из отсеков. Они были приняты трактом шумопеленгования гидроакустического комплекса «Полином». Но быстро прекратились. Мы надеялись, что, услышав наши винты, подводники поняли, что их нашли, и теперь экономят силы.
Однако сейчас, после тщательного инструментального изучения зафиксированных звуков, после спектрального анализа в лаборатории СФ, возникли большие сомнения, что эти стуки исходили от нашей подводной лодки… И вот почему. Сигналы «SOS» подавались механическим излучателем. Таких приборов на наши подводные лодки не ставят. По всей вероятности, эти сигналы подавались с иностранной подводной лодки, которая находилась неподалеку от «Курска».
Когда мне доложили результаты предварительного осмотра корпуса «Курска», о том, что огромная пробоина находится на стыке носового и второго отсеков, я понял, что большая часть экипажа погибла.