– Не знаю, кто угодно.
– Кто угодно? – она недоуменно подняла бровь. – Ты так выражаешься?
– Я – нет…
– Я так выражаюсь?
– Ты не в счет.
– Ладно, а кто-нибудь из твоих знакомых?
– Как-то слишком сиропно…
– Вот именно. А это речь сына и снохи одной из самых известных научных семей города. Убитый парень, между прочим, был аспирантом.
– Мне кажется, ты преувеличиваешь, – возразил я, подумав о том, что в частном общении так может выражаться и доктор наук.
– Дома или на вечеринке с друзьями так может говорить кто угодно, – моментально отреагировала Вика, выразив вслух то, о чем я подумал. – Но не на обозрении всех своих друзей и коллег по работе. Пусть даже и бывших. Такая семья – это все-таки определенный уровень.
– Ну, да, сынок профессора Романихина явно не гик.
– Что? – переспросила она.
Когда я употреблял интернет-словечки, Виктория всякий раз требовала расшифровки. В отличие от некоторых рьяных русофилов Вика не переживала о том, что русский язык умирает от засилья иностранных слов. Как всякий филолог она относилась к процессам в языке с философским спокойствием, уверяя, что еще древние египтяне сетовали на тот факт, что их язык портится и хотели его оградить от заимствований из древнеарамейского, на котором говорили древние иудеи, а потом и из древнегреческого языка. Но многие специалисты в области лингвистики твердо уверены, что если какому-то языку суждено умереть, то он непременно умрет, а если языку суждено измениться, то он изменится, что бы ни предпринималось для его сохранения в первозданном виде. Исключение составляет разве что французский язык, который так яростно охраняется от заимствований, что даже для международного слова «компьютер» французы имеют свое собственное название, которое они выводят с глубоким прононсом и особенной национальной гордостью: «ординатёёёр». Впрочем, пусть бросит в меня камень тот француз, который при этом не в курсе, как переводится слово «компьютер». Уверен на все сто: бит я не буду, что лишь является лишним подтверждением того, что охранять язык от чужих слов бесполезно, ведь язык умнее нас. Так что Виктория активно осваивала самые разные новые словечки, в том числе и с моей помощью, нимало не переживая об их влиянии на судьбу нашего великого и могучего.
– Гик – это как английское geek. Типа чокнутый, – перевел я. – Чокнутый на науке. То есть у нас как раз наоборот – совсем не гик.
– Мда, не наш случай, – согласилась тетка.
Она снова замолчала, а я, воспользовавшись возникшей паузой, сказал то, что пришло в голову в первую очередь:
– Вик, мне кажется, все, что пишут эти ребята – это речевые акты демонстрации. Как надпись на открытках из экзотических стран «wish you were here», которая буквально переводится как «смотрите, как мы круто тут без вас отдыхаем».
– Есть такое, – ухмыльнулась она.
В этот момент что-то пронеслось мимо моего уха, и через секунду я увидел лицо девушки-парикмахера совсем близко.
– Не смешите меня, – шепнула она, ловко подхватила с пола ножницы и уже через мгновение с сосредоточенным и безукоризненно вежливым выражением лица вновь кромсала мои мокрые пряди. Менеджер зала, высунувшая было на звук любопытный нос, так и не поняла, кто из девочек провинился.
– Вот тебе и читатель: подружки, друзья, такая же золотая молодежь, – проговорил я нарочито громко, испытывая гордость за удачную шутку и пытаясь перехватить в зеркале взгляд моего прекрасного парикмахера, но девушка нарочно закрылась от меня тяжелыми волнистыми прядями. – Вряд ли это повод для убийства, – ответила Вика, думая о своем.
– А по-моему, вполне себе повод. Почему, например, плагиат в ученой среде – повод для убийства, а новая машина соседа – нет? Или айпад? Или устрица?
Пахучее бигуди отрикошетило от моей щеки и – при всей неестественности звучания на русском – именно «оно – мое – пахучее бигуди» шлепнулось мне на колени.
– Что это за истерика? – спросил я, глазами показав на бигуди.
– Я пытаюсь побыстрее разобраться с этим дурацким делом. Иногда я рассуждаю перед зеркалом. Привычка. Можешь не обращать внимания и, ради бога, не сбивай меня! Это раз. И два, зачем ты напомнил про ученых? Мне сегодня на кафедру идти. Еще какое-то время могла о них не думать, – раскапризничалась Виктория.
– Подайте, пожалуйста, этот бигудь, – промурлыкала моя милая VIP-мучительница, и я краем глаза заметил, что Вика едва заметно дернула плечом.
Но земля не разверзлась, никого не поглотила, и лицо девушки не превратилось в старое сморщенное яблоко от того, что она не знала об отсутствии у слов вроде «бигуди» единственного числа. Я высвободил руку из-под накидки и медленно передал бигуди, слегка коснувшись белых прохладных пальцев девушки.