– Вот, смотри, старые фото. Год назад. Торт, одна свечка, Романихин-младший в колпаке, шарики, мама в костюме эльфийской королевы, папа – волшебник Гендельф.
– И?
– Тебе не кажется, что этот маскарад годовалому ребенку не понять?
– Вряд ли годовалый чувак читал Толкиена. Что, снова толкиенисты? – спросил я.
– Не мудри лишнего, – Вика нетерпеливо тряхнула головой. – Обрати внимание на адресата самого праздника. Этот праздник сделан для родителей, а не для ребенка. Кстати, посмотри, тут же надпись от мужа жене: «Ты идеальная мамочка для нашего сына!». Вот и слово ключевое прозвучало: «идеальная».
Теперь все встало на свои места: надписи на стенах о прекрасно проведенном ужине, поцелуи, сердечки, постановочные кадры, и даже Macdonald’s оказался в кассу, как образец семейного отдыха.
– Кстати, Вика, а ты заметила, что идеальная картинка в американском стиле? – спросил я.
– Скорее в американистом. Но это как раз понятно, если учесть, какие фильмы они смотрели: американская киноиндустрия – лучший мастер по созданию обывательской мечты. И отпуск, на котором ты завис сегодня, тоже часть этой мечты. Мы знаем, что девушка сидит дома, но все должны знать, что семья – это ее работа и призвание. И она справляется идеально, хотя иногда устает и ей нужен отпуск!.. Кажется, скоро я расквитаюсь с этим дурацким делом, – вдруг заключила Вика.
Мне пока было не ясно, каким образом метафора идеальной семьи поможет обнаружить убийцу супругов Романихиных, однако я твердо знал, что Вика не станет объяснять заранее. Связано это было не с суеверием, а с ужасной катастрофической ленью вкупе с нетерпимостью к несообразительности всех вокруг. «Потом сам поймешь», – обещает в таких случаях Вика.
Сама про себя тетка говорит, что у нее холерический интеллект. Она всегда занимается несколькими делами сразу: читает параллельно (не путать с цезаревским одновременно) несколько книг, пишет несколько статей, а чтобы закончить работу, результат которой уже известен, ей требуется колоссальное напряжение силы воли. Даже не представляю, где и кем могла бы работать моя тетка, если бы не экзотическая, но, как оказалось, востребованная современным миром детективная филология.
– Да, еще шестую колонку расчерти: «Анализ визуальных образов», – сказала она, нацеливаясь схомячить вторую горбушку.
– Что?
– Фотки! Анализ фоток! Тормоз отпусти!
Я изловчился и отломил горбушку раньше, чем она:
– Сама отпусти свой тормоз!
– Ты ж не любишь горбушки, – Вика посмотрела на меня с удивлением, как на камень, который вдруг оказал сопротивление садящейся на него заднице.
– Кто тебе сказал?
– Это было самоочевидно.
– Ты даже не спрашивала!
– Но ты не просил.
– Я профто уфтупал тебе, – ответил я, демонстративно дожевывая отвоеванную булку.
– Благородно, – сказала она с такой мерзкой интонацией, что я чуть не подавился, а Вика уже перескочила. – Сашка! Это неслыханно! – голосила тетка из кухни, гремя посудой. – Сандалетин не пропускает мою статью! Ни в этот номер, ни в следующий. А моя методика нужна мне на процесс. И он знает об этом. А я вляпалась.
– По-моему, этот факап случился с тобой довольно давно, – ехидно заметил я и тут же отправил ей СМС «fuckup» – «провал».
– Провал?! – переспросила она.
– Ну ты же что-то сделала для того, чтобы чувак так возненавидел тебя, – многозначительно кивнул я.
Я помнил Сандалетина, когда он еще не был ни ученым секретарем, ни даже просто ученым. От городской черты до нашего дома в поселке городского типа, который теперь включили в границы города, ехать около десяти минут на электричке – всего ничего, но уже не совсем город, поэтому каждое лето во времена Викиной учебы к нам наведывалась целая шайка аспирантов, ее приятелей. Их давно знали в поселке, и те две-три летних недели, что они околачивались в нашем доме, становились настоящим событием для всей местной молодежи. Однажды приехал и Сандалетин. Сначала он ходил вместе со всеми, потом несколько дней его видели байронически тоскующим на берегу реки, а потом он уехал, не догостив, не дождавшись товарищей, чему, впрочем, никто особенно не расстроился, правда, и не обрадовался. Я с трудом вспомнил его грустную вытянутую физиономию, «парафиновой бледности», сказал бы какой-нибудь Тургенев, когда Вика однажды вернулась из университета дрожащая, как медуза на блюде, и, адски вращая глазами, прошипела: «Помнишь Сандалетина?.. Кирилл… Михайлович, длинный такой, несчастный?.. Ну и козе-о-о-ол!».