Джорджина оглянулась, чтобы посмотреть на силуэт своего дома на фоне звездного темно-синего неба. Свет фонарей чуть колыхался от теплого летнего ветерка, задувавшего с моря, и дом, казалось, жил и дышал.
Джорджина постояла так всего лишь мгновение, потом повернулась, готовая довести это дело до конца. Она уже давным-давно решила, что миллионы Кэбота стоят того, чтобы стать его женой; он, может, и не сказочный принц, но она и не верит в подобную чушь. Это не более чем сказки, дурачащие легковерных людей. А Джорджина Бэйард не какая-нибудь там легковерная дурочка. Она знает, как ей следует поступить. Несколько нежных словечек, долгий и томный взгляд, поцелуй – и чудесные, туго набитые золотом карманы Джона станут ее собственными.
А в придачу и его плешивая голова.
Девушка прикусила губу. Все будет хорошо. Конечно же, все будет хорошо! Она смирилась уже с мыслью о том, что будет жить, не обращая внимания на мужа, стараясь не замечать его редеющие волосы и гладкую, лоснящуюся плешь. Что из того, что он мал ростом, приземист и слегка туповат? Ради спасения ее дома, ее имени и достоинства она может прожить с ним до конца своей жизни.
А в первую брачную ночь, когда луна будет такой же громадной, как сегодня, а звезды такие большие и яркие, что кажется, можно дотянуться до них и коснуться рукой, она посмотрит в глаза Джона Кэбота и простится навеки с теми крупицами грез и желаний, которые все еще таились где-то в глубине ее сердца. Да, распрощается с ними навсегда. Джорджина давно уже все продумала. В первую брачную ночь она просто закроет глаза и будет думать о том, как заново обставит свой дом.
Еще мгновение, и Джорджина двинулась дальше – шаг, еще шаг... Победитель, идущий к своей цели.
Она уже могла различить силуэт Джона Кэбота в желтом сиянии фонаря на башне. Сделав еще один шаг, девушка остановилась и оглядела свое платье.
Оно было темно-синее; Джорджина намеренно выбрала шелк, который так шел к ее голубым глазам, – они казались от него еще синее, а волосы – еще более блестящими и черными. Просто на всякий случай она потерла щеки, потом взглянула вниз и так оттянула декольте, чтобы видна была ложбинка между грудей. Не следует опрометчиво полагаться на случай. Она построит себе счастье своими руками. Джорджина раздвинула губы в улыбке, вскинула голову и сжала кулачки, потом набрала в грудь побольше воздуха.
В следующее мгновение кто-то крепко обхватил ее сзади.
Глава 11
Похищенные сладости слаще вдвойне.
Пробили часы, но Калем не заметил, который час. С последним их ударом он снял очки и потер переносицу. Он неожиданно сообразил, как это бывало после глубокого сна, что забылся, уйдя с головой в работу. Калем откинулся в кресле и потянулся, разминая затекшие мускулы.
С ним бывало так иногда – он погружался в работу вот так же, как теперь, зная, что последний в этом году корабль из Шотландии должен прибыть в ближайшие две недели. По опыту он знал, что судно может прийти даже завтра.
Калем глубоко, устало вздохнул и потер воспаленные глаза, потом взъерошил темные волосы и на мгновение опустил голову на руки. Он должен быть во всеоружии: корабль полностью на его ответственности. Калем снова надел очки, огляделся и заметил, что за окном уже темно. Стрелки каминных часов показывали третий час ночи. Он проработал семь часов без перерыва. Погружаясь в работу – вот так, как сегодня, – Калем терял чувство времени.
Однако время относилось к тем немногим вещам, которые он не пытался упорядочить. Для человека, который жил четко, по заведенному распорядку, нуждаясь в этой четкости так, как он, время было помощником. Оно вводило его труд в определенные рамки, помогало ему сделать его продуктивнее и выбрать методы, позволявшие справиться с большими объемами работ и высокими требованиями.
Калем для всего разработал систему. Он всегда одевался в определенном порядке: брюки, рубашка, ремень, затем носки и ботинки, и он раскладывал их по спальне так, чтобы можно было надеть их по пути к умывальнику. Это экономило время.
Кровать у него была очень широкая, но он спал только с краю, выкладывая посередине подушки, чтобы во сне нечаянно не помять белье на другой стороне. В результате, вставая, он мог просто подоткнуть простыню, с ее идеально отглаженными углами, с одной стороны. Так получалось вдвое быстрее, что давало ему лишние минуты на другие утренние процедуры вроде бритья. Его темная щетина была настолько густой и жесткой, что Кал ему приходилось бриться два раза: утром и вечером.
Калем понимал, что в чем-то, быть может, он перегибает палку с этой своей страстью к систематизации и порядку, но даже и не думал с этим бороться. Только благодаря организованности он и добился успеха. Именно это педантичное желание все упорядочить, служившее для Эйкена предметом насмешек, давало Калему возможность быть собранным и предельно внимательным.
Порядок давал ему внутреннюю свободу полностью сосредоточиться на работе, что, в свою очередь, позволяло ему выжать тридцать из двадцати четырех часов в сутки, – так он мог выгадать время, а оно было основой для его распорядка; благодаря ему он мог планировать свой день и свой вечер, оно научило его организовывать себя и свою жизнь. Калем проделывал это так успешно и в течение столь долгого времени, что привычка к режиму стала его неотъемлемой частью, такой же, как узы крови, связывавшие его с Эйкеном.
Он глубоко вздохнул и, снова потянувшись, поднялся. Брата все еще не было.
Калем подошел к окну и посмотрел на залив. Все, что он увидел, была густая белая пелена; казалось, мир кончается здесь, прямо у него за окном.
Эта плотная завеса тумана накрывала острова каждый год в сентябре. Эйкен утверждал, что в этом году туманы нагрянут рано. Так оно и случилось.
Отвернувшись, Калем подумал, что брат, вероятно, решил остаться на берегу. Он прошел через комнату и снова развел огонь в камине, потом смахнул золу с очага.
Он уже хотел было выпрямиться, но передумал и до блеска протер медную решетку для дров, потом начистил подсвечник и несколько массивных подставок для книг, отлитых в форме львиных голов. Вернув подставки на место, Калем смахнул пыль с кожаных переплетов книг, потом проверил, достаточно ли ровный ряд образуют их тисненные золотом корешки. Затем снова вернулся к окну и выглянул, задумавшись и чувствуя, что начинает нервничать. Эйкен знал, что погода вот-вот переменится. Он даже оставил пироги с голубикой, чтобы в целости и сохранности доставить на берег невест, привезенных Фергюсом, съездить в школу, где учились его дети, и вернуться на остров, прежде чем сгустится туман. Так он по крайней мере сказал перед отъездом.
У брата была необычайная способность предсказывать погоду – немногие из живших на островах могли бы с ним в этом сравниться. Большинство из них, думал Калем, уживались с погодой приблизительно так же, как жили бы с диким животным, поселив его в доме как комнатную собачку. Они вечно пребывали в ожидании опасности, никогда ни в чем не уверенные. Погода здесь то и дело менялась. Да что там – рыбаки, жившие лишь тем, что они добывали в море, вечно ворчали на капризы погоды, и каждый живущий на острове знал, что всем здесь распоряжается стихия, что бы ты ни делал.
Калем подумал, что у брата, должно быть, какое-то врожденное чутье, инстинкт, особый дар, который позволяет ему видеть и чувствовать то, что от других скрыто.
Такое же чудесное чутье было у Эйкена и по отношению к животным. Это очень помогало ему с лошадьми. Калем был свидетелем, как брат его, глядя в обезумевшие глаза испуганной лошади, утихомиривал взвившееся на дыбы животное, когда никто и ничто не способны были это сделать. Однако дар Эйкена распространялся не только на лошадей. Калем видел, как орел садился на громадную протянутую руку брата, точно эта гордая вольная птица была каким-нибудь ручным голубем. Он видел, как брат одним взглядом обращал в бегство свирепого лесного волка; Эйкен мог подойти к оленю, и вскоре тот уже ел полевые цветы с его широкой ладони.