Калем поближе поднес фонарь.
– Она что, умерла?
Брат не ответил – он пытался снова заткнуть рот кляпом визжащей брюнетке; одной рукой он прижимал ее к груди, другая была занята кляпом. Девушка все время старалась наступить ему на ногу, норовя его при этом ударить, так что Эйкен едва успевал уворачиваться.
– Эйкен, та, другая, не двигается.
Брюнетка обернулась, с яростью глядя на Калема:
– Ее укачало, ты, идиот слабоумный!
Стоило ей открыть рот, как Эйкен снова заткнул его кляпом, а ее сжатые кулачки завел за спину, удерживая их там свободной рукой.
Калем чувствовал себя так, точно, стоя на склоне холма, вдруг заметил засаду. Он никак не мог решить, вмешиваться ли ему во все это или оставаться в стороне.
С лица Эйкена не сходила улыбка все то время, что он боролся, пытаясь укротить девушку; Калему захотелось его ударить. Тут не было ничего смешного. Все это было безрассудно, нелепо и... и непонятно было, как теперь из этого выпутываться.
Блондинка застонала.
Калем сейчас же обернулся.
– Эта – твоя, – раздался у него за спиной голос брата.
– Черта с два!
Калем повернулся, но брат вместе с девушкой исчезли уже в густой пелене тумана; у нее во рту снова был кляп, и он опять перекинул ее через плечо.
– Эйкен! – крикнул он. – Черт бы тебя побрал! Вернись сейчас же!
– Прости, но у меня руки заняты, я держу Джорджи!
Послышался стон, похоже, Эйкен получил увесистый удар.
– Мне не нужна жена! – отчаянно крикнул Калем, стоя на палубе с фонарем в руке и грозя кулаком туману, в котором уже никого не было.
Девушка опять застонала, и он обернулся. Он смотрел на нее, наблюдая за каждым ее движением, точно собака за загнанной в угол кошкой, каждую секунду ожидая, что она может броситься на него.
Девушка, однако, не шевелилась, свернувшись в маленький жалкий комок. Казалось, она не способна ни двигаться, ни кричать, ни отбиваться.
С минуту Калем смотрел на нее, затем сообразил, что ведет себя довольно-таки глупо. Девушка была раза в два его меньше. Калем выждал еще мгновение, потом наклонился над баком, не сводя с нее глаз и все время светя фонарем.
Он нагнулся и, быстрым движением откинув волосы с лица девушки, внимательно вгляделся в него, потом развязал кляп.
Она только слабо шепнула:
– Плохо... Мне очень плохо. Прошу вас...
Впервые за последние годы Калему захотелось ударить Эйкена, наказать его за глупость. Похитить девушек, как воры, крадущие скот, словно враждующие кланы, которые крали пищу, чтобы насытиться, и женщин, чтобы взять их потом себе в жены, как... о Боже! Как последние безмозглые идиоты!
Однако Калему было известно, как необуздан и упрям его брат. Быть может, Эйкен отчасти надеялся, что эта его выходка придаст достоверность всем россказням и выдумкам людей с материка про диких шотландцев, живущих на острове.
Калем взглянул на девушку.
Было заметно, что она продрогла и устала; вид у нее был совсем больной. Он выругался, нагнулся и подхватил ее на руки. Она не противилась; ее руки и ноги безвольно свисали, словно поникший цветок, чьи лепестки не в силах были выдержать натиска брызжущих пенных волн. Кожа ее была бледной, как дымка тумана – белая, нежная и такая прозрачная, что казалось, она может растаять, стоит только ветру коснуться ее.
Что-то в ней было как будто знакомое. Калем смотрел на нее, пытаясь понять, что именно. Она была беспомощна. Совершенно беспомощна. Было в ней что-то беззащитное. Нечто подобное он ощутил и в Кирсти сегодня ночью. Однако беззащитность этой девушки была другая. Кирсти не хотела отрываться от Эйкена, как будто не было для нее ничего важнее, чем держаться за него. А эта беспомощная девушка прижималась к нему, словно раненый зверек, припадающий к дереву в поисках укрытия и защиты.
Калем не знал, что ему делать с ней, а потому он прижал ее к себе еще крепче, поднимая из бака. Он быстро разогнулся и двинулся было к пристани.
– О Господи... – Девушка прижала ладони ко лбу, прислонившись головой к плечу Калема. – Не шевелитесь. Прошу вас.
Калем остановился, застыв на месте. Минуты текли, а она не говорила ни слова. Он поймал себя на том, что прислушивается к ее дыханию; оно как будто откликалось на тихий плеск волн, набегавших на сваи причала. В туманном воздухе ощущался аромат мокрой хвои и горьковато-соленый привкус морских волн.
Голова девушки придвинулась чуть ближе к его шее, и Калем ощутил аромат тонких духов, похожий на нежный запах жимолости, смешанный с терпким дыханием моря. Туман вокруг них стал заметно прохладнее, он сгущался, все более напитываясь влагой, и стал проникать к ним под одежду, капельками оседая на лбу и на верхней губе у Калема, сверкая бисером у Эмилии в волосах.
– Нам не стоит здесь больше оставаться, малышка. – Она лишь устало прислонилась к его плечу; казалось, у нее нет сил даже поднять голову. – Давай я отведу тебя куда-нибудь, где тепло и сухо.
Не открывая глаз, девушка прошептала:
– Медленно. Прошу вас, идите очень медленно.
Калем был предельно осторожен, ступая на причал. Он старался вести ее ровно, не делая быстрых или резких движений. Они шли вдоль причала, когда девушка открыла глаза и посмотрела на него.
– Я не могу бороться с вами.
Она сказала это так тихо, что Калем даже подумал, не послышалось ли ему. Ее тело стало снова безвольным, как будто сдавалось.
Но Калему понятен был ее взгляд. Это был страх. Чистейший, всеобъемлющий страх. Она и вправду считала, что он может обидеть ее. И она знала, что беспомощна и не сможет помешать ему.
Неведомо откуда на него вдруг нахлынуло желание защитить ее, точно гигантская рука поднялась, ударив его наотмашь.
Калем почти не общался с женщинами, если, конечно, не считать тех, с кем он встречался с определенной целью. Те же кандидатки в «добродетельные жены», которых привозил ему Фергюс, гонялись за ним и пугали его до смерти.
Но эта девушка не гналась за ним. Она боялась его. Калему нелегко было это понять. Он никогда еще не внушал женщине страх и даже сейчас не мог себе представить, что это возможно.
Он шел не останавливаясь; в душе у него что-то томилось, нарастая и мучая, нечто вроде уз, или привязанности, или же какой-то невидимой связи, такой же крепкой, как та, что соединяла его с братом.
Заботиться о женщине? Нет. Он уже давным-давно решил, что ему и без того прекрасно живется. Не надо ему никакой жены. Не надо женщины. Не надо беспорядка. Он будет жить по распорядку, заведенному им, а не кем-нибудь там еще.
Девушка смотрела на него.
– Давай я отведу тебя в дом.
Она не ответила, но Калем почувствовал, как тело ее внезапно напряглось в его руках; в ее широко раскрытых глазах по-прежнему стоял страх. Калем прижал ее к себе чуть сильнее, оправдывая эту маленькую вольность тем, что минуту или две до того вовсе не замечал ее.
Он чувствовал, что девушка смотрит на него. Она дышала быстро, прерывисто; Калем слушал ее дыхание и думал, что это похоже на вздохи женщины, охваченной желанием. Страстным желанием.
Он шел молча; молчание нарастало, сгущалось, пока не стало еще более мучительным, чем шум. Калем поглубже вздохнул, пытаясь придумать, что бы такое сказать.
– Как тебя зовут, малышка?
Девушка не ответила. Ну что ж, он не винил ее. Она лишь смотрела на него – пристально, серьезно.
Он ощущал ее взгляд на себе, как если бы ладонь ее коснулась его щеки. Калем прошел еще несколько шагов, глядя прямо перед собой, потом буркнул:
– Я не сделаю тебе ничего плохого.
Девушка опять ничего не ответила; Калем посмотрел на нее и по недоверчивому выражению ее лица понял, что она все еще не верит ему.
– Даю вам слово, слово Мак-Лаклена из рода Мак-Лакленов.
Девушка любопытным, но утомленным взглядом смотрела, как он идет рядом с ней в этом влажном тумане. Единственными звуками были дыхание прибоя у них за спиной, поскрипывание и хруст его сапог по камешкам, которыми была усеяна дорожка, ее короткие, прерывистые вздохи да еще что-то, отдававшееся у него в ушах, – похоже, это было биение его собственного сердца.