Мать на дорожку клюнула его в щеку и с жаром благословила, а отец сказал: «Помни, кто ты есть, и никому не давай спуску». Пятеро долговязых братцев похлопали его по плечам – с одобрением, но слегка покровительственно, все-таки он у них был еще сосунок, да и росточком не удался.
Отец и братья – все были широкие в кости и вымахали за шесть футов, а Джералд к двадцати годам понял, что пять футов и четыре с половиной дюйма – вот и все, что Господь собирался отпустить ему в своей неизреченной мудрости. Не в характере Джералда было растрачивать себя попусту на сожаления из-за нехватки вышины, да это и не мешало ему никогда добиваться того, что он хотел. Скорее даже можно сказать, что эта его компактная конструкция и сделала Джералда тем, кем он стал. Он ведь рано усвоил, что маленькому человеку, если он хочет выжить среди здоровяков, нужно быть твердым, как кремень. И Джералд стал твердым, как кремень.
Его рослые братья были мрачны и молчаливы, семейные предания о былой славе, утраченной навсегда, грызли им душу затаенной ненавистью, изредка только прорываясь черным юмором. Уродись Джералд богатырем, он тоже, как и другие О’Хара, молча и мрачно пополнил бы ряды повстанцев. Но Джералд был, по выражению любящей матушки, «крикун и дурья башка», нрав имел горячий, заводился мгновенно, чуть что – лез в драку, и его постоянная готовность почесать кулаки так и бросалась в глаза. Он расхаживал среди крупнокалиберных своих братьев, как бентам на гумне, взъерошив перья и задрав гребешок, норовя зацепить громадных кохинхинов. А они его любили и поддразнивали легонько, чтоб послушать, как он «дерет глотку», а бывало, что и поколачивали увесистыми кулачищами, но так только, пусть малыш знает свое место.
Если образовательный багаж, с которым Джералд явился в Америку, был скуден, то сам он об этом не догадывался. Но и не разволновался бы, если б ему сказали. Мать учила его читать и разборчиво писать. Он знал арифметику. Вот, собственно, и все, если иметь в виду регулярное образование. Из латыни ему были известны ответствия хора на мессе, а из истории – исключительно факты несправедливостей по отношению к Ирландии. Он не слышал о других поэтах, кроме Мура, и музыка для него заключалась лишь в ирландских песнях, звучавших на родине. Питая уважение к тем, кто почерпнул из книг больше знаний, он, однако, нисколько не переживал на свой счет. Да и к чему такие премудрости в новой стране, где самая дремучая гнусь болотная может сделать громадное состояние? В стране, где от человека требуется только быть покруче и не бояться работы?
И Джеймс с Эндрю, взяв его к себе в магазин в Саванне, тоже не сетовали на отсутствие у него образования. Они очень скоро прониклись уважением к брату за четкий почерк, точность в цифрах и сообразительность в торговых сделках, тогда как познания в литературе и музыке, обладай он таковыми, заставили бы их презрительно фыркнуть. В те годы Америка была добра к ирландцам. Эндрю и Джеймс проложили себе путь к успеху, перегоняя фургоны с товаром из Саванны в глубь Джорджии, потом открыли собственную торговлю и вполне процветали, а Джералд процветал вместе с ними.
Американский Юг ему понравился, и он скоро сам себя стал считать южанином. Правда, в жизни Юга и южан было много такого, чего он так и не уразумел, зато покер и скачки, страсть к политике и дуэльный кодекс, права штатов и проклятия всем янки, рабовладение и Король Хлопок, презрение к «белой швали» и подчеркнуто галантное отношение к женщине – все это он принял, как свое. Он даже выучился жевать табак. А учиться не терять голову от виски ему не было нужды – он таким родился.
Однако Джералд оставался Джералдом. Изменились намерения, образ жизни, но манеры свои он менять бы не стал, даже если бы сумел изменить их. Он восторгался ленивой элегантностью богатых плантаторов, когда они выбирались в Саванну из своих болотных царств – у них под седлом были чистокровные лошади, а следом тянулись кареты со столь же элегантными дамами и фургоны с черными рабами. Но Джералд уж ни в коем случае не мог быть элегантным. Их ленивая, плавная речь была приятна слуху, но родной ирландский говорок, живой и быстрый, словно прилип у него к языку. Ему нравилось небрежное изящество, с каким они проворачивали наиважнейшие дела, ставили на кон целые состояния, плантации, рабов и добродушно, не теряя хорошего настроения, отписывали свои потери – будто швыряли горсть мелочи негритятам. Но Джералд знал, что такое бедность, и не смог бы выучиться терять деньги с хорошим настроением и небрежным изяществом. А что – приятный народ эти жители прибрежной Джорджии: разговаривают мягко и вежливо, ни с чего впадают в ярость и пленяют своей изменчивой несообразностью. В общем, Джералд их полюбил. Но в юном ирландце, закаленном холодными влажными ветрами иной страны, где были туманные болота, но не водилось болотной лихорадки, – в этом упрямом ирландце бродила буйная, мятежная сила, не дававшая ему слиться с неторопливым течением жизни под солнцем субтропиков, среди малярийных топей.