Он таки сумел, он сделал, маленький, упрямый и драчливый хвастунишка Джералд.
Он отлично ладил со всеми в графстве, исключая Макинтошей, чьи земли примыкали к его владениям слева, и Слэттери, занимавших жалкие три акра в болотистой низине справа, между рекой и плантацией Джона Уилкса.
Всякий знает, Макинтоши – это ирландские шотландцы и вдобавок оранжисты, и будь они святее всех святых, но за таких предков заслуживали в глазах Джералда вечного проклятия. Да, они живут в Джорджии уже семьдесят лет, а до того целое поколение выросло в Каролинах, но первый-то из клана, кто ступил на берег Америки, прибыл из Ольстера, так о чем говорить!
Семейка держалась замкнуто и высокомерно, общалась строго между собой, браки заключала только с каролинской родней, и Джералд был не одинок в своей неприязни. Народ в графстве отличался добрососедством и общительностью и не очень-то жаловал тех, кто подобных качеств был лишен. Поползли слухи: якобы Макинтоши за отмену рабовладения и сочувствуют аболиционистам. Такая молва, конечно, не способствует популярности. Правда, старый Энгус Макинтош в жизни не отпустил на волю ни одного раба и даже совершил непростительное нарушение общепринятых правил, продав часть своих негров заезжим работорговцам, направлявшимся на тростниковые плантации Луизианы. Однако факты фактами, а молва молвой.
«Он аболиционист, без вопросов, – заметил как-то Джералд Джону Уилксу. – Да только у оранжистов ведь как: если принцип прет против шотландской жадности, то принципу же хуже. Шотландская прижимистость, она всегда верх возьмет».
Со Слэттери обстояло иначе. Белая шантрапа! Им не доставалось даже того уважения, какое выжимала из соседей крутая независимость Энгуса Макинтоша. Старший Слэттери, зубами вцепившийся в свои акры, хотя Джералд и Джон Уилкс не раз предлагали купить их у него, был просто немощный нытик. Жена его, распатланная, на вид совсем больная и без сил, произвела на свет целый выводок чумазых, пугливых, как кролики, ребятишек и каждый год исправно сей выводок пополняла. Том Слэттери рабов не имел и сам, с двумя старшими сыновьями, рвал жилы на своих хлопковых акрах, а жена возилась с младшими вроде как на огороде – предполагалось, что она там выращивает овощи. Но как-то так получалось, что хлопчатник у него плодоносил редко, да и огорода, по причине того, что миссис Слэттери постоянно была на сносях, явно не хватало на такую прорву.
Всем стал привычен вид Тома Слэттери, обивающего соседские пороги: то он клянчит семян для посева, а то обрезков бекона, «чтоб как-то перебиться». Под вежливостью он чувствовал презрение и ненавидел своих соседей со всей той малостью сил, которой еще обладал. А особенно он ненавидел «чванство негров при богачах». Черные домашние слуги в графстве ставили себя выше всякой там белой шантрапы, их откровенно глумливые ухмылки больно его жалили, и в то же время их более устойчивое положение в жизни возбуждало в нем острую зависть. В противоположность его собственному нищенскому существованию, они-то были хорошо кормлены, добротно одеты и имели присмотр в болезни и в старости. Они гордились именами своих хозяев и в высшей степени чванились тем, что принадлежали людям знатным, а он – он был пария, отверженный, презираемый всеми.
Том Слэттери мог бы продать свое хозяйство любому плантатору в графстве, причем втрое против действительной стоимости, и тот бы счел, что денежки потрачены не зря, а на благое дело избавления сообщества от бельма на глазу. Однако Том оставался на месте, довольствуясь выручкой от тюка хлопка в год и соседским милосердием.
Со всеми прочими в графстве Джералд завязал дружеские, а то и близкие отношения. Уилксы, Калверты, Тарлтоны, Фонтейны – все сразу улыбались, завидев маленькую фигурку на большом белом коне, галопом скачущем по дорожке к их дому, улыбались и давали знак слугам готовить высокие стаканы для бурбона: гость любил, чтобы в виски добавляли чайную ложечку сахару и толченый листик мяты. Джералд располагал к себе, и то, что дети, негры и собаки распознавали в нем с первого взгляда, со временем открылось всем соседям: Джералд – добрая душа, у него всегда наготове и сочувственное ухо, и открытая чековая книжка, а громовой голос и свирепые замашки – это так, камуфляж.