– Извините меня, я так поздно. – Эллен подхватила теплую шаль, скользнувшую с опущенных плеч, и передала ее Скарлетт, коснувшись мимоходом ее щеки.
Джералд волшебным образом засиял при появлении жены.
– Ну что, окрестили постреленка? – спросил он.
– Да. Он умер, бедная кроха, – сказала Эллен. – Я опасалась, Эмми умрет тоже, но кажется, она будет жить.
Девочки впились глазами в мать, а Джералд покачал головой в раздумье:
– Оно и к лучшему, что парнишка умер, каково-то ему было бы, безотцовщи…
– Уже поздно. Нам нужно бы теперь помолиться.
Эллен перебила мужа так мягко, так ровно, что вмешательство вообще могло остаться незамеченным. Однако Скарлетт хорошо изучила свою мать.
Интересно, кто же все-таки отец ребенка Эмми. Понятно, что если ждать, пока мама что-нибудь расскажет, то не узнаешь ничего и никогда. Скарлетт подозревала Джонаса Уилкерсона, потому что часто видела, как с наступлением вечера он прогуливается с Эмми по дороге. Джонас – янки и холостяк, а тот факт, что он служит надсмотрщиком на плантации, навсегда отгородил его от любых контактов со светским обществом графства. Ни с одной семьей, имеющей хоть какое-то положение, он не смог бы породниться, и с ним никто не желал знаться, разве что Слэттери и прочий сброд. Но сам-то Джонас по образованию на несколько порядков выше всяких там Слэттери, и вполне естественно, что он не захотел жениться на Эмми, как бы часто ни водил ее гулять в сумерках.
Скарлетт вздохнула: все-таки любопытство ее томило. История произошла, можно сказать, прямо на глазах у ее матери, а она ведет себя так, будто ничего не замечает или вовсе ничего не случилось. Эллен умеет попросту пропускать мимо себя все то, что противоречит ее представлениям о приличиях, и старается научить тому же Скарлетт, но пока без особого успеха.
Эллен шагнула к каминной полке – взять из маленькой шкатулки свои четки, но в этот момент заговорила Мамми – твердо и решительно:
– Мисс Эллен, вы сейчас будете ужинать, а молиться – потом.
– Спасибо, Мамми, я не голодна.
– Я сейчас сама займусь ужином, и вы будете есть! – заявила рассерженная Мамми, и брови у нее взъерошились от негодования. Сотрясая полы, она вышла в коридор и крикнула в сторону кухни: – Порк! Вели кухарке затопить плиту! Мисс Эллен дома! – И тот обращенный как бы к самой себе монолог, с которым Мамми появилась в доме, поначалу совсем неразборчивый, делался теперь все громче и громче, отчетливо долетая до слуха господ, сидевших в столовой: – Ведь талдычу им день и ночь, добра от этого не будет, и не нужно ничего делать, нельзя ничегошеньки делать для этой белой рвани, все они лодыри и нытики никчемные неблагодарные, на жизнь себе заработать не могут, и мисс Эллен нечего себя выматывать, здоровье тратить на таких людей, ухаживать за ними, были бы с головой, завели бы себе ниггеров ухаживать-то за ними, ведь говорю и говорю…
Мамми удалялась по крытому навесом переходу, ведущему в кухню, и сердитое ворчанье постепенно стихало вместе со стоном половиц. Она продемонстрировала свой особый метод доводить до всеобщего сведения личное мнение и могла заняться делом. Она знала, что сознание собственного достоинства не позволяет белым обращать ни малейшего внимания на слова черных, произносимые себе под нос в их присутствии. Она также знала, что для поддержания этого своего достоинства на должной высоте белые обязаны игнорировать все, что она скажет, если она находится за дверью, пусть даже она почти кричит. Они делают вид, что не слышат, следовательно, она ограждена от порицаний и притом может не сомневаться, что каждому известна в точности ее позиция по данному вопросу.
В комнату вошел Порк – с подносом, столовым прибором и салфеткой, а по пятам за ним торопился Джек, черный мальчонка дет десяти. Джек на ходу застегивал пуговицы белой полотняной курточки, у него это плохо получалось, потому что одна рука была занята самодельным опахалом, сооруженным из тростника вдвое длиннее его самого с пучком газетных полосок наверху. У Эллен имелось настоящее опахало, очень красивое, из павлиньих перьев, но оно использовалось в редких случаях и после жестоких домашних баталий, разгоравшихся всякий раз из-за стойкого убеждения Мамми, Порка и поварихи, что павлиньи перья в доме – это к несчастью.
Эллен села на стул, предупредительно отодвинутый для нее Джералдом, и четыре голоса разом обрушились на нее: