Она повернулась и пошла к дому напрямик, через неровное поле, пытаясь одной рукой скрутить волосы в пучок на затылке. Эшли смотрел ей вслед и вдруг заметил, как она распрямила на ходу свои худенькие плечи. Этот жест дошел до самого сердца и тронул сильнее, чем все слова, которыми она хотела его убедить.
Глава 32
Поднимаясь на парадное крыльцо, она все еще сжимала шарик красной глины. Она специально не пошла через заднее крыльцо, потому что острый глаз Мамми никак не пропустил бы, что она страшно чем-то расстроена. Скарлетт не хотела видеть Мамми, вообще никого не хотела видеть. Встретить кого-то, разговаривать о чем-то – нет, это было бы невыносимо. Сейчас ей не было стыдно, она не испытывала разочарования или горечи, только слабость в коленях и огромную пустоту в сердце. Скарлетт сжимала глину так крепко, что она просочилась сквозь стиснутые пальцы, и твердила на манер попугая:
– Это у меня еще есть. Да, это у меня еще есть.
А больше ничего и не было, ничего, кроме этой красной земли, той самой земли, которую каких-то пять минут назад она хотела отшвырнуть, как истертый носовой платок. Теперь же это опять было дорого ей, и она тупо удивлялась, что за безумие овладело ею, если она воспринимала это так легкомысленно. Уступи ей Эшли, она без оглядки убежала бы с ним на край света, оставила бы без сожалений семью, друзей. Но даже в нынешней своей опустошенности она понимала, что сердце ее разрывалось бы, покидая эти родные красные холмы, и длинные, размытые дождями овраги, и высокие сумрачные сосны. До самого смертного часа она возвращалась бы к ним жадными мыслями. На месте выкорчеванной «Тары» в ее душе оставалась бы пустота, и даже Эшли не смог бы заполнить ее собою. Какой он все-таки мудрый, Эшли, и как хорошо ее знает! Всего-то и нужно было вложить комок влажной земли ей в руку, чтобы привести ее в чувство.
Она была уже в холле и собиралась закрыть за собой дверь, но услышала стук копыт на аллее и выглянула узнать, кого это несет. Гости сейчас – это уж чересчур. Надо будет поскорей уйти к себе и отговориться головной болью.
Но когда коляска подъехала ближе, побегу воспрепятствовало изумление. Коляска была новая, сверкающая лаком, и упряжь тоже была новая, с отполированными до слепящего блеска медными бляшками. Чужие, конечно. Никто из знакомых не имел денег на такой великолепный выезд.
Она стояла в дверях, наблюдая; противный сквозняк хлопал по лодыжкам тяжелыми, отсыревшими юбками. Коляска остановилась перед домом, и появился Джонас Уилкерсон. Скарлетт так была удивлена при виде их бывшего надсмотрщика, прикатившего столь эффектно, что в первый момент не могла поверить своим глазам. И пальто превосходное! Уилл говорил ей, что Джонас приобрел лоск вполне процветающего человека – с тех пор, как получил место в Бюро освобожденных. Заколачивает кучу денег, сказал Уилл. Мошенничает и с ниггерами, и с правительством, конфискует хлопок и клянется, что это хлопок правительства Конфедерации. Конечно, честным путем в наши дни к таким деньжищам не подберешься.
А вот и он, во всей красе, выходит из коляски и высаживает женщину, с головы до ног одетую с иголочки. Скарлетт хватило одного беглого взгляда, чтобы понять: одежда яркая до вульгарности, но тем не менее глаза продолжали жадно изучать все детали экипировки. Сколько уж времени прошло, как она вообще видела новую, модную одежду. Так! Значит, кринолины в этом году стали гораздо меньше, отметила она, обследуя красное платье из теплой шотландки. И насколько можно разглядеть под черным бархатным пальто – коротенький жакетик. Очень коротенький. А какая пикантная шляпка! Чепцы и капоры, должно быть, вышли из моды, потому что здесь даже не шляпка, а до смешного маленькая, плоская финтифлюшка из красного бархата, посаженная на макушку. Просто блин! Ленты завязываются не под подбородком, как у капора, а сзади, под массивным пучком кудрей, спадающих из-под шляпки, и кудри эти – не могла не заметить Скарлетт – не соответствовали волосам женщины ни цветом, ни фактурой.
Когда женщина ступила на землю и посмотрела в сторону дома, Скарлетт увидела кроличье личико, густо обсыпанное белой пудрой, и поняла, что оно ей знакомо.
– Как! Да это же Эмми Слэттери! – воскликнула она, от удивления заговорив вслух.
– Да, мэм, это я, – сказала Эмми, тряхнула головой, улыбнулась, ища расположения хозяйки, и направилась к ступеням крыльца.
Эмми Слэттери! Грязная, нечесаная распустеха! Мама крестила ее незаконнорожденного ребенка, а она заразила Эллен тифом и погубила ее! И эта разодетая потаскушка, этот мерзкий кусок белой швали поднимается по ступеням «Тары», задрав нос и скалясь так, словно она тут и родилась! И только Скарлетт подумала об Эллен, как пустоту в душе мгновенно заполнила убийственная ярость, такая мощная, что ее затрясло, как в лихорадке.