– Дайте нам время! – закричал Рене. – Я стану Принц Пирогов всего Юга! А ты, мой добрый Хью, ты будешь Король Растопки! А ты, Томми, будешь владеть ирландскими рабами вместо негров. Какие перемены – вот потеха! Ну а для вас чем это обернулось, мисс Скарлетт? И для мисс Мелли? Доить корову, убирать хлопок – все сами, да?
– Нет, конечно, – холодно ответила Скарлетт, неспособная разделить веселье, с которым Рене воспринимал тяготы жизни. – Это делают наши негры.
– Я слышал, мисс Мелли дала своему сыну имя Борегар. Передайте ей: я, Рене, очень одобряю и говорю, что, кроме Иисуса, нет имени лучше.
И хотя он улыбался, глаза загорелись гордостью при упоминании отчаянного храбреца, героя Луизианы.
– Ну почему же, есть еще Роберт Эдвард Ли, – заметил Томми. – Поверь, я не стараюсь принизить авторитет вашего Борегара, Старины Бо, но мой первый сын будет носить имя Боб Ли Уэллберн.
Рене засмеялся и пожал плечами.
– Я расскажу тебе шутку, но это правдивая история. И ты поймешь, что думают креолы про наш бравый Борегар и ваш генерал Ли. В поезде недалеко от Нового Орлеана едет человек из Виргинии, человек генерала Ли, и встречает он креола из армии Борегара. И вот человек из Виргинии говорит, говорит, говорит – как генерал Ли сделал то-то и как генерал Ли сказал то-то. А креол, он смотрит так вежливо и молчит. Потом морщит лоб, будто бы силится что-то вспомнить, улыбается и говорит: «Генерал Ли! Ах да! Теперь я понимаю! Это тот человек, о котором очень хорошо отзывался генерал Борегар».
Скарлетт старалась из вежливости присоединиться к общему смеху, но она не видела изюминки в этой истории; она поняла только одно: что креолы – такие же надутые индюки, как жители Саванны или Чарлстона. Кроме того, она считала, что сын Эшли должен носить имя своего отца.
Музыканты настроились, проиграли отрывками несколько мелодий и ударили «Старик Дэн Такер». Томми обернулся к ней:
– Хотите танцевать, Скарлетт? Я-то не смогу доставить вам удовольствия, но Хью или Рене…
– Нет, благодарю вас. Я еще в трауре по матери, – поспешно проговорила Скарлетт. – Я лучше посижу. – Она нашла глазами Фрэнка и кивнула ему, отвлекая от миссис Элсинг. – Я буду сидеть вон в той нише. Если вы принесете мне туда чего-нибудь освежающего, мы сможем славно поболтать, – сказала она Фрэнку, когда та троица отошла от нее.
Он кинулся принести ей стакан вина и ломтик торта толщиной в бумажный лист, а она тем временем устроилась в угловой нише и тщательно расположила складки на юбках, так чтобы скрыть самые заметные пятна. Унизительные события утренней встречи с Реттом были оттеснены за задний план и забыты; ее охватило радостное возбуждение – вокруг столько людей, и она вновь слышит музыку! Завтра она будет думать о поступке Ретта, о своем позоре и снова съежится от стыда. Завтра она будет прикидывать, какое впечатление произвела на Фрэнка, на его сердце, в которое сама же вселила боль и смятение. Но не сегодня. Сегодня вечером она расцвела, она живет, вся, до кончиков пальцев, все ощущения обострены надеждой, глаза ее искрятся и мерцают.
Из своей ниши она смотрела в большой, высокий зал, наблюдая за танцующими, и вспоминала, как прекрасна была эта гостиная в ее первый приезд в Атланту во время войны. Полы сияли, как стекло, а над головой висела люстра со множеством свечей и сотнями хрустальных висюлек-призм; они ловили и отражали каждый лучик, и яркие зайчики света прыгали повсюду, как от бриллианта; пламя и сапфиры – вот что такое был тогда этот зал. Лики на старых портретах по стенам, исполненные величия и благородства, взирали на гостей с видом радушных хозяев. Здесь были диванчики розового дерева, мягкие и манящие, а одна софа, самая большая, полукруглая, была установлена на почетном месте, в той самой нише, где сейчас сидела Скарлетт. Это было ее любимое местечко на вечерах. С этой точки открывался превосходный вид на парадную гостиную и расположенную дальше столовую: виден был овальный стол на двадцать персон, изящные узкие тонконогие стулья скромно стояли у стен, массивный буфет и стойка ломились под тяжестью серебра, канделябров о семи рожках, разнообразных бутылочек, соусников, графинов, бокалов и маленьких сверкающих стаканчиков. В первый год войны Скарлетт частенько сиживала на этой софе, всегда с каким-нибудь красивым офицером, и слушала сладкоголосую скрипку и густой рев контрабаса, аккордеон и банджо… И как волнующе действовали на нее ритмичные звуки ног, скользящих в танце по навощенному, отполированному до зеркального блеска паркету!