Б. Научись говорить более связно! Я ничего не понял.
А. Не понял, ну и черт с тобой. Обида не дает мне говорить.
Б. (делает изумленное лицо) Он еще обижается? Сволочь!
А. Не ругайся.
Б. (топая ногами) Не сметь больше показывать письма!
А. Не буду.
А. Как ты думаешь, это правильно, что кавалеровщина и левинсонство ― это не суть классы?
Б. Я думаю, что это классы! Только по одному тому уже, что кавалеровщина и левинсонство находятся в непримиримой, смертельной вражде, которая будет продолжаться до тех пор, пока один из них не ляжет без дыхания ― только потому они классы.
«Различие внутри единства» ― это вполне верное определение. Так как «единство» ― суть «общество», включающее в себя все классы, а «различие» ― это классы, из которых слагается общество.
Это прекраснейшая мысль Гегеля, которую признавал и Владимир Ильич.
А. Так что, ты считаешь, что это классы?
Б. (нетерпеливо) Чего ты причепился?! Не классы, а курятники! Отстань!
А. Ну и стервяга ты, как я погляжу. Чего ты злишься?
Б. Я возмущен, я презираю тебя! Я считал тебя благородным, стоящим выше предрассудков человеком, я думал, что ты любишь людей, а ты говоришь «Чтоб он сдох.» Я презираю тебя.
А. (с разинутым ртом смотрит на Б.) Милый мой и истинный друг! Я и в последнем письме писал что-то в этом духе. Но я уже сам об этом думал и пришел к убеждению, что это глупо и некрасиво. Я отрекаюсь от этого (становится на колени, Б. делает над ним какие-то знаки, и с просветлевшим лицом А. встает).
Занавес.
Моя милая, любимая, белобрысенькая Кисанька! Прости мне это бесплатное приложение к письму. Сейчас, написав его, я бы с удовольствием его выбросил, но решил тут же на месте, что пусть остается. Слабохарактерность!
Вчера я поднялся после гриппа, как говорят, похудевший, интересно побледневший, обросший высокой пеной волос и бороды, и сейчас, навернув весь дневной паек хлеба на все семейство, окончив письмо и побрившись, поеду в Заготхоз Мытищи. Я там служу, вернее, служил. Вчера я получил открытку из Заготхоза, которая приглашает меня явиться и сдать дела и сообщить, где находятся какие-то пропавшие документы.
А где они находятся, черт их знает. Как бы не пришили дело. Документы на обмундирование и оружие.
Я читал на кружке при нашей Газете отрывок из той повести, о которой я тебе говорил тогда! Вызвал массу противоречивых мнений среди кружковцев.
Говорили:
― Необычайная загруженность образами, превращающая повесть в какую-то поэму в прозе.
― Ничего не могу понять.
― Исключительно интересная вещь, которую нужно размножить и обсудить еще раз.
― Герои ― какие-то сумасшедшие люди, написанные под влиянием Достоевского.
― Никуда не годится.
― Прекрасно!
― Автор читал омерзительно прекраснейшую вещь.
Я же в начале чтения, предупредив, что я плохо читаю, тут же заявил, что вещь написана под Бабеля. Каково же было мое изумление, когда в последнем слове Агапов (руковод.) сказал, что Бабель здесь и не чувствуется. Он говорил:
― Проза т. Куцего ― это новые камни в современной русской литературе (я чуть не упал от радости). ― У него исключительно мастерский и выразительный образ и очень изощренный, тонкий синтаксис. Т. Куцый показал интереснейшее столкновение идеологий в живых людях. Манера писания идет от Марселя Пруста и Д.Джойса.
Необычайное насыщение вещи психологическими и зрительными деталями дает т. Куцему в руки большие козыри. Он может писать прозу, в которой не будет ни сюжета, ни фабулы, ни действий, и его можно будет с удовольствием читать.
В заключение он дал несколько очень дельных советов и просто-таки требовал, чтобы я скорее закончил повесть.
Я же в последнее время ничего не пишу. Я только ликую и мечтаю. Нужно будет успокоиться и опять начать писать с холодным, оценивающим настроением. А то иначе под влиянием триумфа (пусть небольшого масштаба) можно накорежить черт знает что.