Рая.
Если тебе хотелось начать письмо свое ласково, почему ты этого не сделал? В любви (если она существует) важна непосредственность, прямота, все то характерное, что идет от сердца, а не из головы. Мне в эту тяжелую минуту, которую я переживаю, важнее были бы несколько ласковых слов, тот подъем и энтузиазм, которыми дышали твои первые письма. Твои письма заражали меня бодростью, давали мне зарядку на долго, долго дней, до получения следующего письма. А мне она необходима!
Мое Солнышко! Если ты грустишь о тех медленных темпах, которыми должно идти твое творчество в силу тех материальных условий, из которых сложилась жизнь твоя и около тебя, я грущу вместе с тобой, и я еще грустно улыбаюсь тем речам, которыми ты хочешь заглушить боль твоего самопожертвования. Я против громких речей (прими в порядке самокритики) ― но и я считаю, что здоровье мамы все же должно стоять на первом плане ― в сравнении с темпами. Еще хорошо то, что перед тобой не стоит дилемма выбора ― бывает и хуже, Арося! Бывает, мое ясное, милое Солнышко!- что перед нами ставят право выбора: или то, ли это. А решить, что «то» или «это» ― для человека труднее всего, тем паче если в одном из этих элементов находится мечта, мечта, быть может взлелеянная в течение долгого времени. А я, мое Солнышко! стою перед такой дилеммой; материальные (все они, проклятые) условия таковы, что всерьез ставлю вопрос, могу ли я учиться и имею ли я, именно я, право на такое счастье; я, очевидно, из породы неудачников. Ах, нет! Здесь явное противоречие. Когда-то я считала себя очень счастливой в смысле устройства своих материальных ресурсов. Теперь не то!
Это не ипохондрия, это только один страшный момент, когда приходится взглянуть настоящей правде в лицо. И кажется мне, Арося, что ты роковым образом сходен в этом со мной. Подумай, что значит материальная необеспеченность в те минуты и дни, когда надо совсем забыть о такого рода делах. Я не знаю, встретимся ли мы в жизни, но мне кажется, мы оба останемся, в силу этих проклятых условий, тем, чем были: «мечтателями» ― это удел всех средних людей. Выше головы не прыгнешь. Ты веришь, я плачу, это непростительная слабость ― не поддержать тебя в твоем решении, а навеять большую грусть и большую тоску. Это даже не слабость, быть может,, это преступление, ибо мои рассуждения в отношении тебя ― это, пожалуй, и более чем слабая теория. Нет, нет ― все, что говорила о тебе, безусловно, абсурд, ведь у тебя не только желание, у тебя громадный талант, мое Солнышко, и ведь смогут же перемениться обстоятельства так, что ты получишь большую возможность работать над его усовершенствованием, расти и развиваться в сторону правильного направления твоих сил. Это неправильно, мои разговоры, ― и я от них отрекаюсь. Я надеюсь на тебя (если моя надежда для тебя что-то значит) ― и уверена, что тебя не сумеет затянуть зашибание 170 ― 180 р. и рюмка портвейна, потягиваемая после 10-часовой работы, не дающей ни уму ни сердцу никакой пищи, уверена, что ты все с таким же жадным вниманием будешь следить за перипетиями и исходами всевозможной борьбы, разгорающейся вокруг формирующегося истинного писателя, все с таким же энтузиазмом будешь совать в нос своим оппонентам подтверждение твоих умозаключений, изложенных в какой-нибудь из популярнейших статей одной из авторитетнейших газет. Я хочу надеяться, что тебя не оставит острота наблюдений и остроумное суммирование их в одно изящное целое, я уверена, что и в дальнейшем в речах твоих будет много огня, энтузиазма, а для меня, для меня... несколько теплых слов...
Я редко перечитываю письма во время писания, сейчас отступила от этого правила...и поразилась. Какой безнадежный пессимизм! Неверно это! И хотя я могла бы зачеркнуть, т.е. не послать тебе первый лист ― я этого не сделаю ― пусть, раз это вырвалось, будет известно и тебе... Но я оговариваюсь:
Мой пессимизм навеян весьма грустными происшествиями, случившимися в ВУЗе. В один и тот же день 26/XII ушли из жизни 2 студентки педфака, обе с литературного отделения, одна Ш-го, другая I-го курса. Взаимной связи их трагического конца нет, но совпадение весьма показательно. Сейчас я вернулась с Бюро, где часа 4 подряд печатала «знаменитый» протокол вечера Самокритики и критики, где и вкривь и вкось «критикнули» Молчанову. Она защищалась, ее же обвиняли в том, что ее муж. (от которого незадолго ушла из-за побоев) получает 250 р, в том, что любит хорошую одежду, пудру, духи и целованье ручек. А это значит отрыв от массы, потеря комсомольского лица. Она застрелилась (III курс). Другая в общежитии, где жила, отравилась эссенцией. Удалось спасти. Говорят, « реклама для получения стипендии» ― хороша реклама! Многие же ребята «рыцарски» объясняют этот случай тем, что она за ними «бегала», но «мы» (самодовольно) ― «давали отпор».