Все это он говорил весело, наливал кофе и сооружал бутерброды с сыром и колбасой. На столе горкой спасения лежали деньги.
― Советую действовать немедленно. Покупаете марки, едете в Пушкино, оклеиваете дела, а к вечеру я привожу недостающие. Вы только подскажете мне, где их купить.
Сделалось стыдно и легко одновременно. Благородство этого едва знакомого человека просто убивало...
― Нет-нет, ― почти закричала я, ― остальные деньги я достану сама, у брата! Как же я раньше не подумала? Стыдно было, боже, так стыдно! ― рассказывать про Игоря. А теперь поеду к брату, он работает у богатого нэпмана, тот ему одолжит. Но ваши я все же возьму. Дайте, пожалуйста, ручку, я напишу расписку.
Какая расписка? ― расхохотался Марсель. ― Давайте договоримся, если у брата не окажется нужной суммы, звоните немедленно! Звоните во всех случаях, ― добавил он, провожая меня. ― Я буду ждать звонка, потому что хочу знать, как сложатся дела.
Гражданка Винавер
Теперь я была уверена, что спасена. С вокзала позвонила в Пушкино и узнала, что ревизии сегодня не будет. Если даже она приедет завтра, подумала я, ― за ночь вполне можно все успеть сделать и вернуть на законное место (неоклеенные дела я держала под матрацем).
Вскоре я была у брата Алеши. Он жил и работал у дяди жены.
Как ни странно, мастерская по очистке заводского тряпья от масла, несмотря на большие налоги, была довольно прибыльной. Предприятие работало и день, и ночь. Непрерывно подъезжали автомашины, сгружали грязное тряпье и забирали чистое. Алексей был здесь на все руки ― и нарядчик, и грузчик, и истопник.
― А мне говорили, у меня сестра умная, и я этому верил! ― сказал брат, выслушав историю исчезновения Игоря. ― Вот проходимец! И ты хороша! Столько времени молчала!
― Мне было стыдно, ― сказала я, опустив глаза. ― И потом, я надеялась...
― Скажи пожалуйста! Она надеялась! А родня что ― по боку? ― сердито буркнул брат. ― Сколько не хватает?
Алексей занял у дяди Миши двести рублей. Счастливая, я позвонила Марселю и помчалась в банк, где накупила вожделенных марок. День на работе был, к счастью, неприемный, судья по делам уехал в Москву, и весь остаток дня и половину ночи я проверяла и оклеивала дела. Наконец прорыв был закрыт. Вздохнула с облегчением, но рано. На одно дело, принятое к производству еще в мае, марок не хватило, и на целых тридцать рублей. Пришлось написать истцам и ответчикам новые повестки, а дело спрятать под матрац до зарплаты.
Следующий день прошел спокойно. Суд заседал, я в канцелярии принимала заявления, выдавала приговоры, решения, готовила к ревизии документацию. Проверку «вещдоков» отложила на потом.
Утром, в одиннадцатом часу, в канцелярию вошли двое мужчин ― один повыше, другой потолще ― с серьезными неулыбчивыми лицами и предъявили удостоверения. И хотя в делах у меня был полный порядок, внутри все сжалось от страха.
Пока ждали перерыва в заседании (проверяющим полагалось представиться судье), гости расспрашивали меня о количестве и сложности поступавших к нам дел, много ли приговоров и решений отменяется по кассации. Мои ответы, осведомленность, память на фамилии и цифры, а также вовремя предложенный чай им явно понравились; когда пришел судья, на лицах ревизоров проступили подобия улыбок.
Проверка продолжалась три дня. По всем вопросам ревизоры предпочитали обращаться ко мне, что вызывало заметное раздражение судьи ― его сглаженный латышский акцент вдруг начинал топорщиться.
Заканчивался второй день проверки, когда нагрянула моя школьная «закадычная» подруга Ира Анискина. Поднялись ко мне. Ира, обнаружив на полках учебники, сказала:
― Когда же ты перестанешь глупостями заниматься?
Ира всегда посмеивалась над моим желанием учиться, а сама, веруя в свою красоту, чего у нее не отнять, отличалась суетностью желаний ― успех на танцах для нее был важнее собственной состоятельности.
На третий день вечером ревизоры пригласили нас в пустой зал заседаний и зачитали акт ревизии. Он был полон дифирамбов по поводу отличного состояния дел, четкости в приеме и оформлении, малых сроков прохождения, своевременного исполнения приговоров и решений. Вознович сиял, как начищенный самовар, а мне было тоскливо ― если б знали они, что творилось здесь всего лишь три дня назад! А еще эта кровать, под матрацем которой лежало неоклеенное дело... Ревизор дочитал последние строки акта, мы обмакнули в чернила перья, чтобы подписаться под результатами проверки, как вдруг дверь в зал отворилась. На пороге показался начальник местной милиции; он коротко осмотрелся и пальцем поманил судью. Тот подошел, они начали шептаться и время от времени поглядывали на меня. Сердце покатилось вниз. Я поняла: этот поздний визит неспроста ― начальник милиции, с которым мне приходилось часто общаться, обычно такой любезный, на этот раз со мной не поздоровался. Вознович попросил меня встать чуть поодаль и, наклонившись к ревизорам, принялся им что-то объяснять.