Я первый раз в жизни спустилась в подводный корабль. Могла ли подумать тогда, что спускаюсь в его будущую камеру смертников? Нас провели по всей лодке - от носового - торпедного - отсека до кормового. Конечно же, Митя показал и свой родной седьмой отсек, пульт управления турбинами. Я была настолько ошеломлена сложностью техники, её нагромождением, вообще всем увиденным, что только и смогла сказать:
- Теперь я буду любить тебя вдвое сильней...
И он поцеловал меня прямо там, у себя в отсеке.
Господи, сколько же мы ждали от этого загадочного 2000 года! И он начался для меня так счастливо и так жестоко...
Пришла весть, что умер мой папа. О том, что вскоре случится, я не ведала ни сном ни духом. Правда, Митя писал стихи. Последнее стихотворение оказалось очень печальным и весьма пророческим. Я не придала этим строчкам никакого мистического значения. Разве может на одного человека свалиться сразу столько потерь в один год?
Я не могу понять: за что на меня вот так вот обрушилось все сразу?..
Как-то в Питере мы заглянули с Митей в Свято-Владимирский собор, что на Петроградской стороне. Мы попросили священника благословить нас. А он отказался. Предложил сразу обвенчаться. Но у Мити кончался отпуск. Мы не успевали. Так и ушли без благословения... Я очень расстроилась. Митя меня утешал:
- А ты видела, какие у него руки?
- Какие?
- Да все в наколках... Разве можно благословение из таких рук получать?
Мы думали, что у нас много времени и мы ещё успеем обвенчаться...
Митя был верующим человеком, православным. Но всегда надеялся больше на себя, чем на Бога.
Почему-то в последний поход он не взял свой "смертный жетон" опознавательный офицерский знак. Теперь его ношу я...
Ольга сняла цепочку с крестиком и овальной металлической пластинкой:
"Колесников Дмитрий Романович. Православный. ВС СССР"... Личный номер - У-865368, группа крови...
- В августе я гостила у мамы в Бокситогорске. Помогала ей собирать урожай. Мы хотели наготовить натуральный яблочный сок и все гадали, как послать ему банки с его любимым яблочным желе и соком.
Все свои дальние планы мы связывали именно с этим небольшим тихим городом - Бокситогорском, то есть решили перебраться туда сразу, как только Митя закончит свою военную службу, а служить он собирался до самой пенсии. Не было и речи, что он спишется на берег, уволится с флота и займется каким-нибудь более прибыльным делом. Но поскольку у нас не было с ним гарантированного жилья в Петербурге (моя однокомнатная квартирка подлежала размену с первым мужем), то наш выбор и пал на мамин дом. Благо и Питер со всеми своими театрами, галереями, музеями был не за горами.
Перед Митиным днем рождения я отправила в Видяево большую плюшевую куклу, которая была так похожа на Митю, и поздравительную телеграмму. Но через несколько дней телеграмму вернули обратно с пометкой: "Адресат не является за получением". Мне стало как-то не по себе. В душу закралась первая тревога. А потом как гром с ясного неба - сообщение в программе новостей...
Я немедленно собралась в Видяево. Там попала не просто в омут - в черный водоворот человеческого горя...
На их живую любовь судьба не отпустила и полкалендаря, она почти сразу перевела её в иной масштаб - в вечность.
- Скажите, зачем мужчины идут в подводники? - тихо спросила меня Ольга. - Разве вы не знаете, что вы - смертники?
Я не смог ответить ей сразу на этот вопрос. Я и сейчас ещё не могу найти точные слова... Пожалуй, лучше всех объяснил это своим родным Митин сослуживец - командир дивизиона живучести капитан 3-го ранга Андрей Милютин, тоже сложивший голову на "Курске":
- Вот представьте: ты проснулся, тебе отчего-то муторно, чего-то не хватает, а потом засыпаешь и понимаешь, что без этого не можешь жить. Когда я ступаю на борт лодки, то будто погружаюсь в сладкий сон.
Теперь он погрузился в этот "сладкий сон" навсегда... Кое-что проясняет девиз петербургского клуба моряков-подводников: "Наше дело - это не профессия и не служба. Это - религия".
Потом был страшный август и черная осень. И эта записка, которая пришла к ней с того света, точнее, из черного небытия. Она помнит в ней каждой слово, каждую запятую... "Оленька, я тебя люблю. Не переживай сильно". Он всегда писал ей записки, даже если расставаться приходилось на два часа. Листки с нежными словами Митя засовывал в рукава пальто, в любимую книгу, даже в сахарницу... Это последнее - прощальное - послание уцелело только потому, что и в смертную минуту он думал о ней, прижав руку к сердцу. Там, между сердцем и ладонью, и находился листок, вырванный из служебной записной книжки. Он потому и уцелел, что его прикрывала от огня правая рука капитан-лейтенанта.
- Когда я узнала, что водолазы подняли капитан-лейтенанта Колесникова, я сразу же пришла в североморский госпиталь. Меня уговаривали не ходить в морг, врачи предупредили, что Митя очень страшен, что его в принципе опознали. Я настояла на своем, и меня привели т у д а...
Я узнала его сразу же, хотя он весь обгорел. Целыми оставались только ноги. Голова обуглилась до самого черепа, из которого торчали зубы. Я бросилась к нему и стала целовать его в это страшное, но такое родное лицо. Врачи ужаснулись: "Что вы делаете, ведь это разложившиеся ткани!" Это для них он был разложившейся тканью. А для меня... Я просто встречала его из этого жуткого похода. Это было наше свидание. Последнее. Но самое долгожданное...
Записку ей так и не отдали. Правда, сняли ксерокопию и подарили. Пообещали вернуть подлинник, когда закончится следствие. Объяснили, что записка нужна потому, что на ней остались пятна масла и надо выяснить, какое именно это масло - турбинное, или из системы гидравлики, или тавот... Тип масла специалисты по экспресс-анализу выясняют за несколько часов. Да и что может дать следствию эта совершенно никчемная информация? При таком взрыве, при таком сотрясении корпуса масло могло пролиться из любой разорванной системы, и делать какие-либо выводы о надежности технических устройств при т а к о м внутреннем ударе неправомерно.
Просто эта записка едва ли не единственное документальное свидетельство катастрофы.