Цин-ван понял свою ошибку слишком поздно. Но барон ещё мог её исправить. Для этого следовало, прикрывшись полком или двумя с артиллерией и пулемётами, начать выводить дивизию из полосы лесистых холмов. Вполне вероятно, что для этого белым пришлось бы бросить часть обозов. Но «крестоносец Востока» Унгерн фон Штернберг, как и его далёкие предки в рыцарском стальном одеянии, считал бегство с поля битвы позором. Поэтому он пошёл на бой в откровенно не выгодных для себя обстоятельствах.
На одном из допросов генерала фон Унгерна-Штернберга спросят о тех событиях в окрестностях городов Кяхты и Троицкосавска:
— Почему вы, поняв, что вас Нейман перехитрил, не отступили назад, на степную равнину? Ведь вы же шли прямо на нашу засаду?
— Я, как командир Азиатской дивизии, не мог отдать такого приказа.
— Почему?
— Принципиально не мог. На войне надо атаковать, а не отступать.
— Но ведь есть логика боя. Наконец, законы тактики. Вы же, как нам известно, закончили Павловское военное училище.
— Законы тактики не для меня. Я их не принимаю.
— Но вы же командовали целой дивизией?
— Моя дивизия имела одну особенность. Она конная и состояла большей частью из азиатов. Степь — не позиции в Галиции или Курляндии.
— Однако тактика с её законами на всех войнах одна.
— Генерал Унгерн не армейский тактик.
— А кто же тогда генерал Унгерн?
— Я конный партизан ещё с первого года мировой войны...
Ожесточённые бои шли два дня — 11 и 12 июня. Они больше напоминали разрозненные схватки отдельных отрядов, хотя и отличались необычайной ожесточённостью. Белые в тех боях не имели козырной карты, что имели красные: многочисленной пехоты. Унгерн, поняв это, то и дело ссаживал с коней казаков, монголов, тибетцев, посылая их в пешие атаки. Но те дела пехотинцев-стрелков не знали.
Исход битвы под Троицкосавском решил, однако, не командир советской 35-й дивизии, а один из его комбригов — Глазков. Не покидавший уже двое суток передовой» он воочию убедился в простой истине: белая конница окончательно лишилась возможности разворачиваться для боя. Небольшое пространство между сопками было запружено обозными повозками с упряжками и лошадьми. Конная дивизия» которой было необходимо для атак чистое поле, сгрудилась и потеряла привычный строй.
Глазков по донесениям полковых и батальонных командиров понял и другое: против красных стрелков, засевших на вершинах сопок, белые кавалеристы, даже спешенные, бессильны. К тому же сила ружейного огня говорила и о том, что у унгерновцев с патронами «не густо». Те пулемёты, что они имели, палили короткими очередями всё реже и реже, а горные пушки и «аргентинки» стреляли с интервалами в час, а то и больше. Комбриг Глазков прибыл в близкий дивизионный штаб:
— Товарищ Нейман. Пора контратаковать.
— Почему вы так считаете, товарищ Глазков? Барон сам всё время атакует и атакует.
— В том-то и дело. Атакует, но как? Только в пешем строю.
— Белая дивизия конная. Чтобы сотне или полку сесть вновь на коней, много времени не надо.
— Ну и пусть садятся. С сопки сам видел, что их верховые кони за эти два дня перемешались с обозными лошадьми и верблюдами.
— Значит, ты считаешь, что Унгерн конной атакой на Троицкосавск сейчас пойти не сможет?
— Уверен.
— Но и мы кавалерийский полк Рокоссовского в бой бросить не можем. Четыре сотни всадников, а развернуться им среди сопок негде.
— Атакуем стрелковыми цепями и побьём беляков. Точно побьём. У них пулемётов мало, и те почти всё время молчат.
— Хорошо, тогда ударим по белякам сегодня же. Знаешь, почему барон опасается нынешнего дня?
— Из-за числа, наверное.
— Точно, Глазков. Сегодня тринадцатое. А этот белый гад суеверен до беспредела. Монгольскому ламе из придорожного дацана верит больше, чем своим полковым командирам.
— Тогда прошу послать в атаку мою бригаду первой, товарищ Нейман.
— Иди первым. Ты всё равно большую часть сопок занял своими стрелками.
Тринадцатого числа неймановская дивизия нанесла по неприятелю сильный контратакующий удар. Сильный тем, что он оказался для унгерновцев в немалой степени неожиданным. Когда артиллерия красных дала несколько залпов и со склонов ближайших сопок «заговорили» несколько десятков «максимов», ряды «азиатов» в считанные минуты потеряли прежнюю стройность. Паника началась сперва в монгольских сотнях, затем она перекинулась на большую часть Азиатской конной дивизии.