«Уссурийской казачьей дивизии продолжить борьбу за обладание перевалами в Карпатах…»
«Обращаю внимание командиров корпусов, дивизий, бригад и полков на снижение темпов наступления в Карпатах...»
«Напоминаю ещё раз: обладание карпатскими перевалами есть цель наступательной операции Юго-Западного фронта...»
«Государь-император соизволил передать бойцам фронта свою благодарность за проявленную доблесть в боях за Карпаты. Он особенно выделил следующие войска: Уссурийскую казачью дивизию...»
Полковник барон Врангель, вчитываясь между этих сухих телеграфных строк, знал больше о местах боев, чем те люди, которые писали строки рассылаемых приказов. Доблести казакам было не занимать. В лесах, пусть и в карпатских, они чувствовали себя как дома. Ещё бы, с двадцати годков участвовать в постоянных стычках с китайскими бандитами-хунхузами. И нести службу казачью, как службу пограничной стражи. Так что же сдерживало боевой дух нерчинских и амурских казачков бригады?
Бригадный командир решил навестить позиции 1-го Нерчинского полка. И «узнать там правду про горную, войну». Ведь карпатские перевалы требовалось оседлать любой ценой. А подкреплений пехоты не присылалось. Командир приданного дивизии артиллерийского дивизиона на каждом совещании в штабе выслушивал одни и тот же вопрос:
— Вчера посылал две сотни казаков на штурм высоты. Просил у пушкарей огня в поддержку по разведанным целям. А они пристрелочными выстрелами только отделались.
Артиллерийский подполковник устало, привычным жестом вынимал из кармана офицерского кителя исписанный чернильным карандашом цифирью лист и докладывал командиру дивизии. Равно и всем собравшимся в брошенной хозяевами просторной избушке карпатских горцев-гуцулов:
— Да, командир казачьего полка полностью прав. Огневой налёт был сделан первой батареей дивизиона из расчёта два снаряда на один орудийный ствол.
— Два снаряда на орудие! Да это же смеху подобно!
— Смеяться нам, и особенно мне, не приходится. Уже почти неделю нет подвоза снарядов в горы. Поэтому я приказал резко уменьшить ежесуточный расход снарядов.
— Но есть же в дивизионе неприкосновенный снарядный запас, господин подполковник?
— Разумеется, есть. Но будет вскрыт только в самый критический момент. В противном случае...
— Что в противном случае?
— Если я прикажу расстрелять дивизиону все имеющиеся снаряды, то меня следует отдать под военно-полевой суд. И снять с меня офицерские погоны.
Казаки-нерчинцы встретили своего бывшего полкового командира привычно приветливо. Барон Пётр Николаевич Врангель казачью душу знал отменно, всегда был заботлив о подчинённых, в обиду их никогда не давал и лишний раз на верную гибель не посылал. Он помнил один из заветов генералиссимуса российских войск князя Италийского, графа Суворова-Рымникского, изложенные в его поистине бессмертной «Науке побеждать»:
«Русский солдат дорог. Береги его для побед...»
И в той же «Науке побеждать» русский военный гений давал казакам, без различия их войск, такую оценку:
«Казаки везде пролезут...»
На стоянке полка барон Врангель, встреченный начальством, посетил сперва лазарет, где скопилось с десяток раненых, которых предстояло отправить в армейский госпиталь, вниз с гор. Но санитарный транспорт всё никак не мог выбраться из долины по раскисшим от прошедших дождей дорогам. Поговорив с ранеными, Врангель отправился в полковой штаб, устроившийся в дощатом пастушьем домике под самым обрывом почти лысой скалы.
Там его уже ждали все сотенные командиры, собранные с передовой по такому случаю. Поприветствовав каждого, бригадный начальник повёл трудный разговор начистоту:
— Вчера получил от вашего полка донесение. Казаки такой-то сотни не поднялись в атаку вторично. В чём дело господа казачьи офицеры?
Вопрос был не из самых приятных. Упрёка заслуживал целый полк уставших бойцов. Не опустил глаза лишь один сотник барон Унгерн-Штернберг, давно известный тем, что мог ответить начальнику любого ранга резко и правдиво, мало беспокоясь за последствия:
— Наши нерчинцы не просто устали, господин флигель-адъютант. Дело, на мой взгляд, совсем в ином.
— В чём же, барон?