— Измены не будет, господин. Разве воин может изменить щедрому вождю...
В Хайларе военный советник племенного вождя харачинов в считанные дни разобрался, кто есть кто на этом кусочке территории Великой Азии. При князе находилось в советниках несколько вежливых, но внимательных ко всему происходящему японских офицеров. Фуршенга на второй же день пребывания есаула Унгерна-Штернберга познакомил их с бароном. Он, к слову сказать, отнёсся к японцам не с меньшей заинтересованностью, чем те к личности семёновского посланца.
Не стоило большого труда догадаться, что главной фигурой среди приставленных к харачинскому князю японских офицеров, которые все как один служили в Маньчжурии достаточно долго, является капитан Нагаоми. Он был профессиональным разведчиком и занимал немалый пост» хотя официально считался военным советником при одном из монгольских князей. Это была фигура, в самом скором времени ставшая хорошо известной советской внешней разведке и чекистам Дальнего Востока. В их документах Нагаоми именовался как капитан Окатано.
Служившие в Хайларе военными советниками японские офицеры службы Генерального штаба сразу по достоинству оценили фигуру барона Унгерна. Их привлекли не доверие к нему самого атамана Семёнова, не боевое прошлое казачьего офицера, не его властный характер и умение управлять людьми, в том числе князем Фуршенгой и его необузданным в степях войском харачинов, которые для местных китайцев отождествлялось с разбойниками.
Японских разведчиков заинтересовало то, что Унгерн фон Штернберг хорошо знал Восток, Халху и... буддизм. При этом русский военный советник демонстрировал на словах и на деле полное отсутствие прозападных симпатий. А ведь он принадлежал к аристократической касте Германии, с которой Токио почти всегда в истории стремилось строить доброжелательные и взаимовыгодные отношения. Начало такого сотрудничества было заложено ещё перед Русско-японской войной 1904-1905 годов.
Капитан Нагаоми, хорошо владевший русским языком, в самые ближайшие дни нашёл повод для доверительной беседы с семёновским офицером. Собственно говоря, к ней стремились взаимно. Собеседники прекрасно понимали друг друга и поэтому «восточной дипломатией» с первой же встречи не занимались, считая «то дело совершенно излишним:
— Господин барон, вы известны как человек, стремящийся глубоко познать буддистское учение. Чем вас, с аристократической родословной европейца, заинтересовало учение монгольских лам?
— Господин капитан, я считаю, что буддизм — это религия будущего мира.
— Вы назвали учение о Будде религией будущего? Я вас правильно понял?
— Да, правильно. Могу добавить, что русский вы знаете отменно.
— Я его изучал сперва в Токийском университете, а затем во Владивостоке, где работал учеником парикмахера-японца.
— Понятно. Это было, разумеется, перед Русско-японской войной 1904 года.
— Да. В самом начале мне пришлось сменить профессию, и профессиональным парикмахером я так и не стал.
— Но зато стали офицером императорской армии. И, судя по наградам, заслуженным.
— Награды, господин барон, даются не только за Порт-Артур, но и за умение правильно понимать политическую ситуацию. У меня к вам доверительный вопрос.
— Пожалуйста. Я готов на него ответить.
— Как вы относитесь к Японии вообще. И особенно здесь.
— Господин Нагаоми. Порт-Артур давно ушёл в историю. А мы с вами живём сегодняшним днём. Япония была и осталась союзницей старой России по Антанте. А я за царскую Россию готов сегодня сложить голову. Это раз. И я полностью разделяю взгляды атамана Семёнова, моего однополчанина, на будущее русско-японских отношений. Это два.
— С атаманом Семёновым у командования императорской армии в Маньчжурии полное взаимопонимание. Мы ему хорошо помогаем. Сегодня нас интересуете вы, господин барон.
— А чем, собственно, я вам интересен? Раскройте служебный секрет, господин капитан.
— Не скрою, мы увидели в вас сильную личность. Личность будущего военного вождя в этих степях.
— Весьма благодарен за такую высокую оценку. Но здесь есть одно но.
— Какое, господин Унгерн?
— Для того чтобы стать сильной личностью в монгольских степях, мало иметь под рукой несколько сотен свирепых харачинов.
— Я вас понял, господин барон. Мы окажем вам посильную помощь. Но опять же при одном условии. При благосклонном отношении к Японии в местных делах. Я надеюсь, что мы хорошо поняли друг друга...
Есаул Роман Унгерн действительно оказался в окружении князя Фуршенги сильным человеком. Он создал свой собственный штаб, в котором сосредоточил все бразды правления харачинской конной бригадой семёновского войска. Все важнейшие дела теперь решались только им лично при согласовании с японскими инструкторами. Те окончательно перешли на положение «чистых» военных советников. Впрочем, такая ситуация их вполне устраивала; за возможные чужие провалы теперь отвечать не приходилось, а только информировать своё начальство.