Японские советники спросили у барона Унгерна, как он относится к семёновскому Даурскому правительству. Тот ответил без видимых размышлений:
— Отношение к нему у меня резко отрицательное.
— Почему так?
— Потому что там собрались пустые люди. И военной силы за ними нет.
— А если князь Нэйсэ-гэген всё же создаст степную армию? Что тогда будет?
— Ничего не будет. Собственные отряды иметь не позволят ему ни мой атаман, ни вы, ни я...
По мере того как Восточный фронт неумолимо приближался к берегам Байкала, события в семёновском стане стремительно развивались. И были они, как тогда казалось многим, непредсказуемыми. Всё началось с мятежа... в унгерновской Азиатской конной дивизии.
Барон с начала 1919 года стал деятельно искать себе союзников « по духу» среди степной знати. Однако он не раз убеждался в том, что знать не имеет, как выражались японские военные советники, «своего лица». Монгольские князья заискивали и перед атаманом, и перед Пекином. Причина была предельно проста: они одинаково боялись и того, и другого. Унгерн, как человек проницательный, всё это видел. Единственный из князей, которому он мог довериться, был харачинский племенной вождь Фуршенга. Но именно он поднял против генерала вооружённый мятеж.
Дело обстояло так. Барон в августе 1919 года нанёс «визит вежливости» в столицу КВЖД город Харбин. За себя в дивизии он оставил полковника Шадрина. Во время отсутствия Унгерна станцию Даурию посетила китайская дипломатическая миссия, в состав которой входили верные пекинской власти монголы из числа степной аристократии. Будь на месте барон, он вряд ли допустил бы таких дипломатов к себе в военный городок, тем более в казармы Харачинского полка. Так он не раз делал с омскими и читинскими ревизорами и всевозможными правительственными комиссиями.
Китайские дипломаты, со знанием монгольского языка, с поставленной перед ними в Пекине задачей справились блестяще. Они провели официальные переговоры с Даурским правительством Нэйсэ-гзгена. И совершенно секретные с князем Фуршенгой, который теперь именовался не иначе как «монгольский генерал». Первые переговоры носили чисто формальный характер, поскольку Даурское правительство мало кого представляло. Секретные же переговоры дали желаемый результат.
Через несколько дней после убытия пекинских дипломатов из Даурии в Азиатской конной дивизии вспыхнул мятеж. Причём он был поднят самой её надёжной частью, по глубокому убеждению Унгерна, — харачинами. Когда барону доложили о случившемся, то он разразился гневными словами:
— Мои харачины! Этого не может быть!.. Существует несколько версий харачинского путча в Даурском гарнизоне. Так, унгерновский интендант генерал Казачихин утверждал: харачины взялись за Оружие по той причине, что давно не получали обещанного жалованья, поскольку были не просто конными солдатами, а конными наёмниками.
По другой версии харачинский мятеж был спровоцирован семёновской контрразведкой. Она опасалась, что отказ харачинов совершить давно обещанный ими поход на Ургу может стать причиной перехода на сторону китайцев. Или ухода из Азиатской дивизии из-под опеки барона Унгерна-Штернберга и возвращения К вольной степной жизни. Было известно, что харачины сильно тяготились службой. Атаман не раз напоминал даурскому коменданту:
— Смотри, барон, за своими харачинами.
— А что смотреть? Они одного моего взгляда боятся.
— Это хорошо. Только самый лучший харачин регулярную службу способен нести хуже последнего казака. Приглядывай за ними...
И» наконец, третья версия была такова. Пекинские дипломаты, действуя по древним традициям, просто подкупили князя Фуршенга серебром. Почему именно серебро? А потому, что в Китае с древности ходила только серебряная монета. Предпочтение золотой никогда не высказывалось и не делалось. За деньги племенной вождь харачинов согласился перебить в Даурии всех русских офицеров и разоружить два «инородческих» полка Азиатской дивизии. Инородцами были забайкальские казаки-буряты.
Эта версия была вызвана к жизни донесением полковника Зубковского, который являлся омским представителем в Чите. Скорее всего, так оно и было, поскольку нашлись среди харачинов люди, которые сообщили помощникам Унгерна о заговоре. Тогда и было решено рано утром 3 сентября арестовать князя Фуршенгу и таким образом обезглавить мятежников. Приказ полковника Шадрина гласил: