— Если сегодня не обезоружим фуршенговских харачинов, а самого князя не посадим на гарнизонную гауптвахту, то завтра барон спустит с нас со всех шкуру...
Фуршенга проживал в отдельном гарнизонном доме с мощными кирпичными стенами. При нём всегда был безотлучно его конвой — телохранители. Когда к нему явились несколько русских офицеров, предложившие сдать оружие, следовать за ними в штаб дивизии, Фуршенга сразу сообразил, в чём дело. Выполнить требование нежданных визитёров он отказался и запёрся в своей даурской резиденции:
— Я харачинский князь! Полковник Шадрин мной не командует. Он не барон, который в меня верит.
— Полковник Шадрин приказывает от имени генерала Унгерна.
— Мне он не начальник. Я князь Фуршенга. У меня своих офицеров много. Уходите или я прикажу своим воинам вас самих арестовать до приезда барона...
После этого в Даурии начался бой между «своими», который Гражданская война на этой приграничной железнодорожной станции за свою историю не знала. Князь Фуршенга сумел дать знать харачинам в казармы о случившемся и сел в глухую осаду, решив защищаться до последнего. Человеком, предводитель степных разбойников был, вне всякого сомнения, храбрым. Продержавшись до темноты, княжеские конвойцы могли ночью пойти на прорыв.
Дом был окружён поднятыми по тревоге конниками-бурятами. Когда они пошли на первый приступ, княжеские телохранители, стреляя из окон и не жалея патронов, отбили его. Тогда полковник Шадрин, стремясь избежать неоправданных потерь, приказал придвинуть к месту событий стоявший на станции бронепоезд «Грозный» и расстрелять княжескую резиденцию-крепость из орудий:
— Целить в окна, дверь. Дом развалить до основания. Бурятам отойти на безопасное удаление, чтобы осколками не накрыло...
Толстые кирпичные стены, неодолимая преграда для винтовочных пуль, оказались беззащитны для артиллерийских 75-миллиметровых снарядов. И после нескольких метких залпов пушек бронепоезда дом князя был разрушен. Но Фушенга и его телохранители с первым орудийным выстрелом укрылись в подвале. Когда буряты пошли на приступ развалин, их вновь встретили пальбой из винтовок.
Тогда бронепоезд «Грозный» стал методично обстреливать то, что осталось от кирпичного дома князя. Однако разрушить снарядами бетонированные подвалы оказалось делом сложным и длительным. Тем временем бурятский полк начал разоружение второго полка Азиатской дивизии — харачинского. Казармы монголов были окружены со всех сторон, и они, морально подавленные пушечным грохотом и видом разрушенной до основания резиденции своего вождя, стали сдавать оружие. Да и к тому же они понимали, что всякое сопротивление бесполезно и будет караться только смертью.
«Грозный» обстреливал из своих 75-миллиметровых орудий развалины до трёх часов пополудни. Когда из подвала перестали звучать винтовочные выстрелы, пушечный огонь прекратили. Князь Фушенга и все его телохранители были убиты.
После этого полковник Шадрин приказал изолировать командный состав харачинского полка. Четырнадцать офицеров-монголов, известных своей близостью к князю, посадили в бронепоезд и отправили в Читу на атаманский суд. Но в пути за арестованными должного надзора не было. На полпути харачины напали на конвой, завладели его оружием и двумя головными вагонами бронепоезда. Не сумев захватить весь бронепоезд, они заставили машиниста паровоза ехать обратно, в сторону Даурии. Монгольские офицеры надеялись прорваться на полном ходу через станцию на ту сторону границы, в Китай, в родные кочевья.
Однако в Даурии уже знали о случившемся и перед мчавшимся бронепоездом заранее перевели стрелки. Состав оказался в станционном тупике. Харачинские офицеры отчаянно отстреливались, но атакующим бурятам удалось захватить паровоз. Два передних вагона были отцеплены, после чего их подвели под прямой пушечный выстрел дивизионных батарей. Несколько орудийных выстрелов прямой наводкой превратили два вагона бронепоезда в груду искорёженного металла.
Срочно вызванный из Харбина генерал-майор фон Унгерн к своему ужасу понял, что от его Азиатской конной дивизии осталось немногим более половины людей. Харачины всё ещё находились в Даурии под «домашним арестом», будучи разоружены и лишены большинства своих офицеров, уже не говоря о «монгольском князе» Фуршенге. Унгерн был в тот же день вызван в Читу к атаману Семёнову: