Я должен застрелиться за это.
Вместо этого я открываю дверь.
Панельные слайды закрылись за мной, когда я переступил через порог. Я стою один в месте, где она была в последний раз, в месте, которого она касалась. Кровать грязная и разрушенная, дверца шкафа висит открытой, разбитое окно временно залеплено пленкой. Я чувствую какое-то понижение, нервную боль в животе, которую тут же игнорирую.
Сосредоточься.
Я захожу в ванную и изучаю все принадлежности, шкафчики, даже внутреннюю часть душа.
Ничего.
Я иду назад к кровати и опускаю руку на помятое одеяло, шероховатые подушки. Я позволяю себе момент осознания, что она все-таки была здесь, а затем убираю кровать. Простыни, наволочки, одеяло, пододеяльник — все бросаю на пол. Я тщательно исследую каждый дюйм подушек, матраса и каркаса кровати, и снова ничего не нахожу.
Столик — ничего.
Под кроватью — ничего.
Светильники, обои, каждая часть из ее одежды — ничего.
Только когда я иду к двери, обо что-то спотыкаюсь. Смотрю вниз. Там, под моим ботинком, толстый, увядший прямоугольник. Маленький, скромный дневник, который смог поместиться в ладонь моей руки.
Я так ошеломлен, что на мгновение не могу даже пошевелиться.
Глава 9
Как я мог забыть?
Этот блокнот был в ее кармане в тот день, когда она сбежала. Я нашел его как раз перед тем, как Кент приставил пистолет к моей голове и, наверняка во всем этом хаосе, я просто забыл про него. Я понимаю, что должен был искать его все это время.
Я наклоняюсь, чтобы поднять его, тщательно вытряхивая страницы от кусочков стекла. Моя рука дрожит, я слышу стук сердца в ушах. Я понятия не имею, что тут может содержаться. Рисунки. Заметки. Зашифрованные, наполовину сформированные мысли.
Это может быть что угодно.
Я переворачиваю блокнот в руках, подмечая пальцами его грубую и изношенную поверхность. Обложка тускло-коричневого цвета, но я не могу сказать, была ли она запятнана грязью, или это произошло с возрастом, или этот цвет был всегда таким. Интересно, сколько времени он был у нее. Где она могла приобрести его.
Я отхожу назад, и натыкаюсь ногами на ее кровать. Мои колени соединены, а сам я оседаю на край матраса. Меня пробивает на дрожь, когда я дышу, и я закрываю глаза.
Я видел отснятый видеокамерой материал, когда она прибывала в убежище, но это все было бесполезным. Освещение всегда было слишком тусклым; маленькое окно было незначительным, чтобы осветить все темные углы ее комнаты. Она часто была неподвижной; темную тень можно было даже не заметить. Наши камеры были хороши только для обнаружения какого-либо движения, а самые удачные моменты были только когда солнце светило под прямым углом, но она редко двигалась. Большую часть времени она проводила в тишине, сидя на кровати, или в темном углу. Она почти никогда не говорила. Говорила только числа.
Считала.
Было что-то нереальное в ней, когда она сидела там. Я не мог видеть ее лица; не мог даже видеть очертания ее фигуры. Уже тогда она очаровала меня. То, что она могла быть такой спокойной, находясь там. Она сидела в одном месте в течении нескольких часов, не двигаясь, и я всегда задавался вопросом, что у нее на уме, о чем она могла думать, как она могла существовать в том уединенном мире. Больше всего мне хотелось услышать, как она говорит.
Я был в отчаянии, чтобы услышать ее голос. Я всегда думал, что она говорит на языке, который мне понятен. Я думал, она начнет с чего-то простого. Возможно, с чего-то неразборчивого. Но впервые, когда наши камеры поймали ее говорящей, я не мог отвести глаз. Я сидел там, пронизанный тонкими нервами насквозь, находясь на пределе, а она прикоснулась рукой к стене и подсчитывала.
4572.
Я смотрел, как она считает.
Для подсчета потребовалось пять часов.
Только после этого я понял, что она считала свои вдохи.
После этого я не мог прекратить думать о ней. Я был отвлечен задолго до того, как она прибыла на базу, и все время задавался вопросам, что она могла делать, и будет ли она говорить снова. Когда она не считала вслух, то считала ли она в голове? Задумывалась ли она когда-нибудь в письмах? А о полных предложениях? Злилась ли она? Грустила ли? Почему она казалась настолько безмятежной, а не тем невменяемым животным, как мне говорили? Был ли это какой-то трюк?
Я видел каждый листок бумаги, где представлялись все важные моменты ее жизни. Я прочитал каждую деталь в ее медицинской карте и полицейских отчетах; я отсортировал все школьные жалобы, примечания врачей, официальный приговор, вынесенный Восстановлением, и даже анкетный вопросник, предоставленный ее родителями. Я знал, что в четырнадцать лет ее забрали со школы. Знал, что она прошла через тяжелое тестирование, была вынуждена принимать различные опасно-экспериментальные препараты, и подвергалась электрошоковой терапии. В течение двух лет она содержалась в девяти различных центрах заключения для несовершеннолетних и была исследована более чем пятьюдесятью врачами. Все они описывали ее как монстра. Они называли ее опасной для общества и угрозой человечества. Девушка, которая разрушит наш мир, начала с убийства маленького ребенка. В шестнадцать лет ее родители приняли решение изолировать ее. И таким образом она оказалась запертой.