— Требуется, — говорит он, — чтобы вы подтвердили приглашение.
Я пользуюсь моментом, чтобы принять решение, хотя ни одно из них не является моим.
Я, как и все марионетки этого мира, полностью подчинен собственному отцу. Это правда, что мне приходится бороться день ото дня: я никогда не мог ответить человеку, который держал свой кулак у моего позвоночника.
И это заставляет меня ненавидеть самого себя.
Я встречаюсь со взглядом солдата и удивляюсь, что на мгновение, если это можно так назвать, я теряю хладнокровие.
— Считайте, что оно принято.
— Да, с…
— Но в следующий раз, солдат, вы должны находиться на расстоянии не менее пяти футов от меня, пока не получите разрешение.
Он ошеломленно моргает:
— Сэр, я…
— Вы путаете кое-что, — обрываю я его. — Считаете, что работа на Верховного Главнокомандующего позволяет вам иметь неприкосновенность и освобождает от правил, что регулируют жизнь остальных солдат. Но тут вы ошибаетесь.
Его челюсть напрягается.
— Никогда не забывайте, — говорю я уже более спокойным тоном, — что если я захочу делать вашу работу, я могу легко ее получить. Но также не забывайте, что человек, которому вы так рьяно служите, научил меня стрелять из ружья, когда мне было девять лет.
Его ноздри раздуваются. Он глядит прямо перед собой.
— Доставьте свое сообщение, солдат. И запомните еще одно — никогда больше не говорите со мной снова.
Его глаза сосредоточены на точке, где-то позади меня; плечи неподвижны.
Я жду.
Его челюсть по-прежнему туго сжата. Он медленно поднимает руку, отдавая честь.
— Свободен, — говорю я.
Я закрываю дверь своей спальни и прислоняюсь к ней спиной. Мне нужна минута. Я тянусь к бутылочке, оставленной на тумбочке, и вытряхиваю две квадратные таблетки, затем кладу их в рот и закрываю глаза, ожидая, пока они растворятся. Темнота, обрушившаяся на мои веки, кажется мне таким облегчением.
В памяти всплывает ее лицо, что заставляет меня прийти в сознание.
Я сажусь на кровать и опрокидываю голову на руку. Я не должен думать о ней сейчас. У меня есть время для сортировки документов, и дополнительный стресс из-за присутствия моего отца, с которым я борюсь. Ужин с ним должен быть зрелищным. Душераздирающим зрелищем.
Я жмурю закрытые глаза еще сильнее и вновь пытаюсь построить стены, которые очистят мой разум. Но в этот раз это не работает. Ее лицо продолжает появляться, а блокнот, лежащий в моем кармане, словно дразнит меня. И я начинаю понимать, что какая-то малая часть меня не хочет забывать о ней. Какая-то часть меня любит эти мучения.
Эта девушка уничтожает меня.
Девушка, которая провела весь прошедший год в психиатрической больнице. Девушка, которая пыталась убить меня своим поцелуем. Девушка, которая убежала от меня с другим мужчиной.
Конечно, в эту девушку я и влюбился.
Я зажимаю рот рукой.
Я схожу с ума.
Я стаскиваю с себя сапоги. Оказываюсь на кровати и позволяю голове коснуться подушки.
Я помню, как она спала здесь. В моей постели. Она проснулась в этой кровати. Она была здесь, а я позволил ей уйти.
Я не смог.
Я потерял ее.
Я даже не помнил, как дотянулся до кармана, как взял блокнот, пока не увидел его перед своими глазами. Смотрю на него. Изучаю выцветшую обложку, пытаясь понять, где она смогла приобрести эту вещь. Она, должно быть, смогла украсть ее откуда-то, хотя где это произошло, я понятия не имею.
Существует так много вещей, о которых мне хочется спросить ее. Так много, что я хочу рассказать ей.
Но вместо этого я открываю ее блокнот и читаю.
Иногда я закрываю глаза и раскрашиваю эти стены в другой цвет.
Я представляю себе, что сижу у костра, одетая в теплые носки. Я представляю, как кто-то дал мне почитать книгу, историю, чтобы оградить меня от мучений моего собственного разума. Мне хочется, что был кто-то другой, кто-то в другом месте с чем-либо, кто сумел бы наполнить мои мысли чем-то другим. Мне хочется бежать и чувствовать, как ветер теребит волосы. Мне хочется думать, что это лишь сюжет какой-то истории. Что эта клетка просто сцена, а эти руки не принадлежат мне, что это окно приводит к чему-то прекрасному, если просто разбить его. Я делаю вид, будто эта подушка чистая, а кровать мягкая. Я делаю вид, притворяюсь, а затем снова воображаю себе, пока этот мир не захватывает меня так, что становится трудно сдерживать его. Но потом мои глаза распахиваются, и я ловлю пару рук, сдерживающих мое горло, которые не прекращают душить, душить, душить