— Джульетта, — я задыхаюсь, — пожалуйста…
Она пробегает свободной рукой по волосам, оттягивает голову назад так, что я встречаюсь с ней взглядом. А после она наклоняется к моему уху, ее губы почти касаются моей щеки. — Ты меня любишь? — шепотом спрашивает она.
— Что? — я делаю вдох. — Что ты делаешь…
— Ты все еще любишь меня? — спрашивает она, а ее пальцы очерчивают форму моего лица, линию подбородка.
— Да, — отвечаю я. — Да, я до сих пор…
Она улыбается.
Такой сладкой, невинной улыбкой, что я на самом деле потрясен, когда она усиливает хватку на моем плече. Она продолжает крутить его, и я не уверен, вылетело ли оно из сустава. Перед моими глазами мелькают пятна, когда она говорит:
— Все почти закончилось.
— Что именно? — спрашиваю я, и, словно в безумии, пытаюсь оглянуться. — Что почти закончилось?
— Еще немного, и я уйду.
— Нет… нет, не уходи… куда ты…
— Ты будешь в порядке, — говорит она. — Я обещаю.
— Нет, — я хватаю ртом воздух, — нет…
Внезапно она дергает меня вперед, и я просыпаюсь так быстро, что не могу дышать.
Я несколько раз моргаю и понимаю, что проснулся посреди ночи. Во всех уголках моей комнаты абсолютная темнота. Перевязанная рука пульсирует, и я понимаю, что действие лекарства закончилось. Рукой я нажимаю на кнопку небольшого пульта, чтобы получить новую дозу.
Требуется некоторое время, чтобы восстановить дыхание. Мои мысли постепенно отходят от паники.
Джульетта.
Я не могу контролировать ночные кошмары, но наяву ее имя — это единственное, что я позволю себе.
Сопутствующее унижение не позволит мне чего-то большего, чем это.
Глава 7
— Ну, это не столь смущающее. Мой сын связанный как животное.
Я почти убежден, что у меня другой ночной кошмар. Медленно открывая глаза, я моргаю; смотрю в потолок. Не делаю резких движений, но могу отчетливо ощущать ограничения веса вокруг моего левого запястья и лодыжек. Моя травмированная рука все еще связанная и лежит поперек груди. И хотя боль в плече все еще присутствует, сейчас она немного притупляется. Я чувствую себя сильнее. Даже моя голова соображает яснее, четче как-то. Но затем я испытываю привкус чего-то кислого и металлического во рту, и мне становится интересно, сколько я находился в постели.
— Ты действительно думал, что я не узнаю? — спрашивает он, словно его это забавляет.
Он приближается к моей кровати, и я чувствую, как его шаги эхом звучат сквозь меня.
— У тебя есть все причины хныкать и извиняться, прося при этом прощение за то, что твои ребята настаивали на нежелательности в моем прибытии. Без сомнения, ты испугал старика, чтобы сделать его работу, но я все равно узнал бы, несомненно. Это, — говорит он, — не является тем беспорядком, который тебе по силам скрыть. Ты — идиот, если все еще думаешь так.
Я чувствую легкое подергивание в ногах и осознаю, что он снимает мои ограничители. Его движения слишком резкие и неожиданные, что пробуждает глубоко внутри меня что-то темное, и этого достаточно, чтобы я чувствовал себя плохо физически. Я ощущаю приступ рвоты в задней части горла. Я концентрирую все свое самообладание, чтобы не рвануть от него.
— Сядь, сын. Ты должен сейчас нормально функционировать. Ты был слишком глуп, чтобы не отдохнуть тогда, когда тебе это требовалось, и сейчас ты должен чувствовать себя обновленным. Ты был без сознания три дня, я приехал двадцать семь часов назад. Теперь встань. Это просто смешно.
Я все еще гляжу в потолок. Едва дышу. Он меняет тактику.
— Знаешь, — говорит он немного осторожно, — я слышал интересную историю о тебе.
Он садиться на край кровати, матрац прогибается и скрипит под его весом.
— Хочешь услышать?
Моя левая рука начала дрожать. Я быстро сжимаю ею простынь.
— Рядовой 45B-76423. Флетчер, Симус, — он делает паузу. — Говорит ли тебе это о чем-то?
Я зажмурился.
— Каково же было мое удивление, — говорит он, — когда я услышал, что мой сын, наконец, сделал хоть что-то правильно. То, что он наконец-то взял на себя инициативу и так обошелся с солдатом-изменником, крадущего из нашего склада. Я слышал, ты выстрелил ему прямо в лоб.
Смех.
— Я поздравил себя — сказал себе, что ты, наконец, пришел в себя и поступил как надо. Я был почти горд тобой. Вот почему еще большим шоком для меня стала новость о том, что семья Флетчера все еще жива.