а моя жизнь разбита, и я не знаю, как плавать, я не умею плавать, я не могу плавать, и
это становится так тяжело. Становится невыносимо сложно. Это как миллион
пойманных вскриков внутри меня, но я должна держать их при себе, потому что нет
смысла кричать, если ты не будешь услышан и никто не услышит тебя здесь. Никто
никогда больше не услышит меня снова.
Я научилась смотреть на вещи.
Стены. Мои руки. Трещины на стенах. Линии моих пальцев. Оттенки серого бетона.
Форма моих ногтей. Я выбираю одну вещь и смотрю на нее часами. Я храню время в
своей голове подсчетами секунд. Я держу дни в своей голове, записывая их. Сегодня
второй день. Сегодня день под номером два. Сегодня день.
Сегодня.
Здесь так холодно. Здесь настолько холодно, что я мерзну.
Пожалуйста пожалуйста пожалуйста.
Я захлопываю блокнот.
Я дрожу снова, и на этот раз не могу унять этот озноб. На этот раз потрясение идет из
глубины моей души, с глубоким осознанием того, что я держу в своих руках. Этот журнал
не о ее времени, проведенном здесь. Это не имеет никакого отношения ко мне, или к
Кенту, или к кому-либо еще. Этот журнал – о тех днях, которые она провела в изоляции.
И вдруг этот маленький, потрепанный блокнот стал значить для меня больше, чем что-
либо, чем когда-либо я владел.
Глава 10
Я даже не понимаю, как мне удается так быстро вернуться в комнату. Все, что я знаю,
это как я запер дверь своей спальни, открыл дверь кабинета, чтобы запереться там внутри,
и теперь сижу здесь, за моим столом, среди раскинутых бумаг и конфиденциальных
материалов, что встретились мне на пути, смотря на изуродованную обложку того, что я
так боюсь читать. В этом блокноте есть настолько что-то личное; выглядит так, словно
там связанные между собой самые одинокие чувства и наиболее уязвимые моменты
жизни одного человека. То, что лежит на этих страницах, она писала в течение самых
мрачных времен ее семнадцати лет, и я собираюсь получить то, что так всегда хотел.
Заглянуть в ее мысли.
И хотя меня убивают ожидания, я также четко осознаю, какие могут быть неприятные
последствия. И неожиданно становлюсь неуверенным, хочу ли я это знать. Но, тем не
менее, я делаю это. Я определенно должен это сделать.
Поэтому я открываю эту книгу и переворачиваю следующую страницу. День третий.
Я начала кричать сегодня.
Эти четыре слова пронзают меня сильнее, чем любая другая физическая боль.
Моя грудь поднимается и опускается, дыхание затруднено. Я должен заставить себя
читать дальше.
Вскоре я понимаю, что на страницах нет никакого порядка. Она, кажется, немного
сместилась в самом начале написания, и уже в конце блокнота стало понятно, что места
больше нет. Она писала на полях, над другими параграфами крошечным и почти
неразборчивым шрифтом. Есть числа, которые нацарапанные на протяжении всего,
некоторые даже повторяются снова и снова, и снова. Некоторые написанные слова
переписаны заново, обведены в круг или перечеркнуты. И почти на каждой странице есть
предложения и абзацы, которые полностью перечеркнуты.
Это полнейший хаос.
Мое сердце сжимается при малейшем осознании, что это доказательства того, что она,
возможно, испытывала. Я предположил, что она страдала все это время, запертая в
темных, ужасающих условиях. И видя это, мне хотелось оказаться не правым.
А сейчас, когда я стараюсь читать все в хронологическом порядке, мне не удается
понять ее способ нумерации страниц; систему нумерации, что создала она, сможет
расшифровать только она сама. Я могу только просмотреть книгу и прочитать кусочки,
которые наиболее понятно написанные.
Мои глаза застывают на определенном моменте.
Это странно – никогда не знать мир. Знать, что не зависимо от того, куда вы
идете, убежища просто нет. Эта угроза боли всегда будет сопровождаться шепотом.
Я не чувствую безопасности, запертая в четырех стенах, я никогда не была в
безопасности, когда меня оставляли дома и не чувствовала ее на протяжении
четырнадцати лет, когда я жила дома. Убежище убивает людей каждый день, мир уже