испытывает страх ко мне, как и мой дом, где отец запирал меня в моей комнате
каждую ночь, а моя мама кричала на меня с отвращением, из-за того, что вынуждена
меня растить.
Она всегда говорила, что это из-за моего лица.
Она говорила, что было что-то в моем лице, чего она не могла выдержать. Что-то
было в моих глазах, что, когда я смотрела на нее, меня словно и не существовало. Она
всегда говорила мне перестать смотреть на нее. Всегда кричала из-за этого. Как будто
я могла напасть на нее. Она кричала, чтобы я перестала смотреть на нее. Кричала, что
я обязана больше не смотреть на нее.
Однажды, она поместила мою руку в огонь.
Она говорила, что это для того, чтобы увидеть будет она гореть, или нет. Увидеть
– обычная ли это рука.
Тогда мне было шесть лет.
Я помню это, потому что это был мой день рождения.
Я опрокидываю блокнот на пол.
Моментально оказываюсь в вертикальном положении, пытаясь успокоить свое сердце.
Пробегаю руками по волосам, останавливая их у самых корней. Эти слова слишком
близки мне, слишком знакомы. История ребенка, который подвергается насилию со
стороны родителей. Запертый и выброшенный. Это слишком близко к моим мыслям.
Я никогда не читал ничего подобного. Я никогда не читал подобного, что
непосредственно обращается к моим внутренностям. И я понимаю, что не должен. Я
понимаю, что это, так или иначе, не поможет, не научит меня ничему, не даст мне
подсказку, где она могла бы сейчас быть. Я уже понимаю, что чтение этого сделает меня
еще более сумасшедшим.
Но я не могу удержаться и вновь тянусь к ее блокноту.
Я повернул его и снова открыл.
Действительно ли я уже сошла с ума?
Произошло ли это уже?
Как я узнаю?
Мой интерком кричит так внезапно, отчего я спотыкаюсь о собственное кресло и
оказываюсь возле стены, позади моего стола. Мои руки не перестают дрожать; лоб покрыт
капельками пота. Моя перевязанная рука внезапно стала гореть, а ноги стали слишком
слабыми, чтобы устоять на них. Я должен сосредоточиться, поскольку принимаю
входящее сообщение.
- Что? – требую я.
- Сэр, я только хотел переспросить, все ли хорошо с вами. Собрание, сэр, если конечно
я понял неправильно время, то я прошу прощения, сэр. Я недолжен вас беспокоить.
- О, ради Бога, Дэлалью, - я попытался унять дрожь в голосе. – Перестань извиняться.
Я уже в пути.
- Да, сэр, - говорит он. – Спасибо, сэр.
Я прервал связь.
А потом, взяв блокнот и засунув его в карман, вышел за дверь.
Глава 11
Я стою на краю Квадранта и наблюдаю, как тысячи лиц устремлены на меня. Мои
солдаты. Построенные в одну линию в своих униформах. Черные рубашки, черные брюки,
черные ботинки.
Без оружия.
Кулак левой руки каждого прижат к сердцу.
Я прилагаю все усилия, чтобы сосредоточиться… на внимании и поставленной мною
задаче; но мне это не удается из-за спрятанного в моем кармане блокнота, на который
давит форма, а секреты его содержания мучают меня.
Я сам не свой.
Мысли запутались в словах, которые, к тому же, не являются моими собственными. Я
должен глубоко вдохнуть, чтобы очистить голову; мой кулак то сжимается, то
разжимается.
- Сектор 45, - говорю я, выступая непосредственно на площади в микрофон.
Они тут же переместились, откинув левую руку, и поместили правый кулак себе на
грудь.
- У нас есть множество вещей, которые стоит обсудить, - говорю я, - и первая самая
очевидная. Я машу рукой. Изучаю их выражения лиц.
Их изменчивые мысли так очевидны.
Они думают, что я не более чем простой невменяемый ребенок. Они не уважают меня;
они неверны мне. Они разочарованы тем, что я стою перед ними; они злы; им противно
видеть меня живим, а не мертвым от той раны.
Но они боятся меня.
Это все, что мне нужно.
- Я был ранен, - продолжаю я, - когда преследовал двоих сбежавших солдат. Адам
Кент и Кенджи Кишимото сотрудничали в разработке плана побега, целью которого
являлось похищение Джульетты Феррарс – нашего нового оружия и важного компонента
Сектора 45. Им предъявлены такие обвинения, как незаконное похищение и удерживание
г-жи Феррарс против ее воли. Но самое главное – они справедливо обвиняются