Тут появилась Сесиль с пакетиком, перевязанным ленточкой, и положила его перед ним с застенчивой улыбкой:
– Вот тебе рождественский подарок…
Ну естественно, рождественский подарок, все дарят друг другу подарки на Рождество, как он мог забыть? Он, конечно, полный ноль в семейных отношениях и вообще в отношениях с людьми – да и с животными он тоже не очень ладит. Он развязал ленточку и обнаружил очень красивый металлический футляр, сверкавший неброским серебристым блеском; в нем лежала перьевая ручка Montblanc – Meisterstück 149, отделанная каким-то особым материалом, вероятно, с напылением розового золота, так это называется.
– Ну что ты… это уж чересчур.
– Это от нас с Мадлен, мы с ней скинулись, так что ее тоже поблагодари.
Он расцеловал их обеих, охваченный странным чувством; какой прекрасный подарок, подарок непостижимый.
– Я просто вспомнила, – сказала Сесиль, – что когда-то ты переписывал в тетрадь разные фразы, полюбившиеся тебе изречения известных писателей и время от времени зачитывал их мне вслух.
Внезапно и он вспомнил: да, действительно, было дело. Лет с тринадцати и до последнего класса школы он прилежно выводил каллиграфическим почерком эти фразы, часами корпел над ними, тренируясь на отдельных листочках, прежде чем переписать их в специальную тетрадь. Он как сейчас видел ту тетрадь в твердой обложке с арабской мозаикой. Что с ней сталось, вот вопрос. Может, она так и валяется в его детской, только он начисто забыл, что именно тогда записывал. И тут что-то промелькнуло у него в голове, но не совсем фраза, скорее стихотворная строфа, одна-единственная, внезапно всплывшая из глубин памяти:
Он тут же сообразил, что Дэвид Кросби вставил эти слова в свою песню – впрочем, это даже не вполне песня, а странное сочетание вокальных гармоний без ярко выраженной мелодии, а иногда и без слов, Кросби сочинял их в конце своей карьеры.
Поужинав, они быстро разошлись; Брюно он так и не позвонил. Ладно, теперь уже утром; Поль понятия не имел, что Брюно делает на Рождество. Может, и ничего, Рождество ему наверняка поперек горла. Хотя кто знает, вдруг как раз наоборот, он проводит время с детьми и собирается предпринять самую распоследнюю попытку помириться с женой, так что лучше подождать до двадцать шестого. Ну, он скажет ему, что хочет пробыть в Сен-Жозефе всю неделю.
В легком приятном опьянении он бездумно шагал по застекленному коридору к своей комнате. Первое, что бросилось ему в глаза, когда он вошел, был постер с изображением Киану Ривза в образе ослепленного Нео из “Матрицы: Революция” с окровавленной повязкой поперек лица, бредущего в каком-то апокалиптическом пейзаже. Поль, что в некотором роде симптоматично, выбрал тогда именно этот его образ, а не один из многочисленных плакатов, на которых он предстает в позе лихого мастера боевых искусств. Он плюхнулся на маленькую, ужасно узкую кровать, а ведь он же спал на ней с разными девицами, ну ладно, с двумя. “Матрица” вышла на экраны за несколько дней до его восемнадцатилетия и сразу привела его в восторг. Должно быть, те же чувства испытала Сесиль два года спустя, посмотрев первую часть “Властелина колец”. Впоследствии многие склонялись к мысли, что первый фильм трилогии “Матрица” – единственный по-настоящему интересный, благодаря новаторскому визуальному решению, потом это уже превратилось в повторение пройденного. Поль не разделял такую точку зрения, не учитывавшую, на его взгляд, сценарную конструкцию. В большинстве трилогий, будь то “Матрица” или “Властелин колец”, вторая часть провисает, а вот в третьей возрастает драматический накал и доходит просто до апофеоза в “Возвращении короля”; в “Матрице: Революция” роман Тринити и Нео, поначалу немного неуместный в фильме для нердов, в конечном счете начинает волновать по-настоящему, в основном благодаря игре актеров, по крайней мере, так он думал в то время, и так же он думал, проснувшись утром 25 декабря, почти двадцать пять лет спустя. Над покрытыми инеем лугами уже занимался рассвет, он пошел в гостиную сделать себе кофе. Его немного мутило, но голова совсем не болела, даже странно, учитывая, сколько он выпил накануне. Сесиль собиралась заехать к отцу после полудня; других планов на сегодня у нее не было. Сделав первый глоток, он снова вспомнил “Матрицу”, и вдруг у него перехватило дыхание, и он застыл на месте, настолько это показалось ему очевидным: Прюданс невероятно похожа на актрису Керри-Энн Мосс, сыгравшую Тринити. Он бросился обратно в комнату и быстро отыскал альбом, в котором хранил фотографии из фильма: ну конечно, это очевидно, с ума сойти, как же он раньше не догадался? Поль был ошеломлен, вот бы никогда не подумал, он же не такой, напротив, он всегда считал себя человеком довольно холодным, рациональным. В комнате становилось светлее, он мог теперь рассмотреть все детали своего юношеского жилища, начиная с огромного постера “Нирваны”, еще старше “Матрицы”, Поль, наверное, приобрел его совсем еще подростком. “Матрицу” он, кстати, с удовольствием пересмотрел бы; с “Нирваной” – все сложнее, тем более он теперь почти не слушал музыку, разве что григорианское пение, да и то если выдавался тяжелый рабочий день, что-нибудь типа Christus Factus Est и Alma Redemptoris Mater, ничего общего с Куртом Кобейном, в чем-то человек меняется, а в чем-то – нет, только на такое немудрящее умозаключение его и хватило в то рождественское утро. А вот Керри-Энн Мосс нравилась ему по-прежнему, и даже сильнее, чем когда-либо, и, просматривая сейчас эти фотографии, он испытывал те же, не утратившие остроты, чувства, что и когда-то давно, молодым человеком, но ему никак не удавалось понять, следует ли этому радоваться. Он сделал себе вторую чашку кофе, и тут ему пришла в голову идея откопать тетрадку, о которой говорила вчера Сесиль, ту самую, куда он записывал любимые изречения. После четверти часа бесплодных поисков он вспомнил, что выбросил ее вскоре после того, как решил готовиться к вступительным экзаменам в ЭНА, наутро после катастрофической ночи, ход которой ему не удавалось восстановить полностью, но у него стоял перед глазами мусорный бак на улице Сен-Гийом, в который он эту тетрадку и швырнул. А жаль, он мог бы узнать побольше о себе, наверняка же были, подумал он, какие-то ранние предзнаменования, упреждающие знаки судьбы, и, как знать, вдруг он сумел бы их расшифровать сейчас в подтексте выбранных им высказываний; правда, те немногие из них, что ему удалось выудить из памяти, не слишком обнадеживали, речь шла все же о несчастном короле, короле, разбитом и униженном англичанами, потерявшем почти все свое королевство. Да и судьбе Нео тоже не особо позавидуешь, не говоря уж о Курте Кобейне.
18
Народные стихи времен Столетней войны с перечислением последних не захваченных Англией владений дофина (будущего короля Франции Карла VII). Перевод И. Кузнецовой.