— На дороге колонна машин противника.
Еле-еле укрывшись за деревьями, мы наблюдали за процессией бронеавтомобилей, забитых американскими пехотинцами. И тут три «джабо» спустились с неба так низко, что видны были бомбы под их фюзеляжами.
— Заметят нас — все будем при смерти, — проворчал Порта.
Колонна проехала, «джабо» улетели. В течение часа мы оставались в покое, потом нас снова потревожили машины противника. Мы издали заметили два «шермана»[62] с белыми звездами впереди колонны джипов и бронеавтомобилей. Когда они проезжали мимо нас, экипажи их высовывались из башен, пели, кричали, не подозревая, что находятся в опасной близости от нашей тяжелой «пантеры», вполне способной, будь мы агрессивно настроены, раздавить их гусеницами, как яйца[63].
— Почему мы не ударили по ним? — спросил Малыш, почти всегда настроенный агрессивно. — Иду на спор, у них во ртах было полно золотых зубов.
— Не стоило рисковать, — ответил Порта. — Их было слишком много.
Малыш раздраженно посмотрел вслед скрывающейся вдали колонне. Два часа истекли, настало время превращать «пантеру» в санитарный автомобиль для Хайде. Мы выбросили переднее сиденье и с громадным трудом, с кряхтеньем просунули находившегося в полубессознательном состоянии пациента в люк.
— Кончай ныть! — рявкнул Порта. — Ты больше не больной, тот гнилой кусок мы выбросили. Поднимаешь шум попусту, так что заткнись!
Мы избегали главной дороги — там было слишком много движения — и ехали по изматывающей боковой, которой американцы предпочитали не пользоваться.
Незадолго до полуночи мы приехали на базу, и Хайде тут же отправили в полевой госпиталь. Остальных вызвали к врачу, и мы выслушали длинную лекцию о том, чего недоставало в нашей аптечке. Обнаружилось, что там не оказалось не только йода, но еще жизненно необходимого рулона клейкого пластыря и двух зажимов.
— А вдруг мы зашили их в живот Юлиусу? — задался вопросом Барселона.
Этого мы так и не узнали.
6
Некий Робино, участник Сопротивления из Порт-ан-Бессена, имел несчастье попасть в лапы полевой жандармерии, и жандармы тут же подвергли его особым, предназначавшимся для таких, как он, пыткам. Его били, прижигали, чуть не утопили; сломали в нескольких местах руки и заставили вылизать собственную рвоту. В конце концов он признался, что задания ему давал доктор Сюстендаль из Люк-сюр-Мера.
Доктора вызвали для того, что смягченно именовалось «допросом». Сперва он с горячностью отрицал все обвинения в свой адрес, что доставляло огромную радость допрашивающему: чем дольше подозреваемый держался, тем было интереснее. Его подвергли тому же обращению, что и Робино, но доктор все же продолжал держаться. Наконец жандармы решили устроить ему очную ставку с избитой, почти неузнаваемой оболочкой Робино и судить о виновности Сюстендаля по его реакциям.
Обе жертвы были сведены лицом к лицу. Доктор сперва оставался бесстрастным: ежившийся от страха субъект с распухшим, как полная луна, лицом, с беззубыми деснами, с отвисшей челюстью, с бессильно болтавшимися руками и покрытым струпьями телом нисколько не походил на человека, которого он знал как Робино. Тот был гордым молодым парнем на пороге жизни, стройным, плечистым, не гнувшим колени ни перед кем. К сожалению, злополучный Робино узнал доктора. Упал, всхлипывая, ему в ноги и попросил прощения слабым, как у ребенка, голосом. И тут доктор «сломался». Вытерпеть пытки он мог, но осознание, что эта развалина — не кто иной, как непокорный несколько недель назад Робино, оказалось невыносимым. Он признался во всем и был поэтому приговорен к смерти.
На другой день Робино подтвердил свое право называться человеком, сумев повеситься в камере.
ПОТЕРЯННЫЙ ПУЛЕМЕТ
Нашу боевую группу во главе с обер-лейтенантом Лёве разместили на постой в большом доме у въезда в деревню. Дом принадлежал старой супружеской паре, едва способной понять, что идет война, и почти наверняка не представлявшей, какая. За все время оккупации у них лишь раз находился на постое немецкий офицер — старой школы, до сих пор веривший, что служит своему кайзеру. Перед отъездом он устроил превосходный званый обед для всех видных людей деревни, военных и штатских, где самым видным персонажем был аристократичный фон Хольцендорф, презрительно называвший Гитлера «этот маленький богемский ефрейтор».
Поэтому в представлении мсье и мадам Шомон немецкие офицеры представляли собой породу сверхчеловеков, обладавших блестящей утонченностью, изысканными манерами, экстравагантными вкусами и великолепными связями. Стоило видеть их замешательство при встрече с обер-лейтенантом Лёве. Возможно ли, что это грубого вида существо в грязном мундире и пыльных сапогах — настоящий прусский офицер? По выражению их лиц я понял, что они питали на этот счет сильные сомнения.