Обер-фельдфебель вздохнул и машинально взглянул на часы. Если повезет, через несколько минут явится смена. Он принялся старательно писать рапорт. Что за несчастье родиться в Германии как раз в то время, чтобы попасть на войну? Какое ему дело до жизненного пространства[113] и всего прочего? Дома, в Дортмунде, у него есть все жизненное пространство, какое нужно. Может, не особенно восхитительное, но он не хочет ничего лучшего, как только вернуться туда. Отчего ему так не повезло…
Внезапно обер-фельдфебель оборвал поток мыслей и настроил разум на повиновение. Думать — занятие опасное. Лучше избегать его.
Внезапно дверь распахнулась. Обер-фельдфебель и гестаповцы встревоженно подняли взгляд, но то прибыл — правда, несколько странным образом — новый караул. В комнату шумно вошли двенадцать солдат танкового полка.
— Привет-привет-привет! — проревел первый, обер-ефрейтор Порта, таким голосом, что задрожали стены. — Что мы здесь имеем?
И указал пальцем на гестаповцев, которые оставались в креслах, надменно глядя на него. Вплотную за Портой следовал Малыш. Он тут же уселся на стол с обычным пренебрежением к дисциплине.
— Ну, вот, — бодрым тоном сказал он, — мы прибыли. Можешь доложить, что мы здесь, и сматываться.
— Как ты смеешь? — возмущенно спросил обер-фельдфебель. Думал он мало, но твердо верил в дисциплину. — Встань, отдай честь и доложи, как положено! Где, по-твоему, ты находишься? В пивнушке? Хочу напомнить, что это прусское караульное помещение!
— Да пошел ты, — протянул Порта.
— Если вы пришли сменить караул, то почему, черт возьми, не сменяете?
Все неторопливо повернулись к гестаповцам. Сказал это Петер, потенциальный коммунист.
— Кто они такие? — спросил Порта.
— Не имею понятия, — холодно ответил обер-фельдфебель.
— В таком случае им лучше убраться отсюда к чертовой матери! Нам ни к чему, чтобы штатские загромождали караульное помещение. Если, разумеется, — осенила Порту неожиданная мысль, — если, разумеется, они не под арестом!
— Обер-ефрейтор! — заорал Петер, гневно вскочив на ноги. — Я унтерштурмфюрер[114]!
— Правда? — спросил Порта со скучающим видом. — Зачем говорить мне об этом? Не сомневаюсь, приятель, что тебе очень несладко, и очень сочувствую, но что могу для тебя поделать? Я, как ты сказал, обер-ефрейтор, и в течение ближайших двадцати четырех часов буду здесь в карауле, не допуская призраков к старому генералу наверху. Вот и все, что я знаю, и не могу допустить, чтобы здесь торчали штатские.
Генрих неожиданно зевнул, достал руку из кармана и протянул удостоверение.
— Государственная тайная полиция, — устало произнес он.
Порту это откровение не тронуло.
— Мне наплевать, тайные вы полицейские или тайные мусорщики, — сказал он Генриху. — Мы все равно не можем позволить вам загромождать караульное помещение. Устав есть устав, даже для гестапо.
— Тебе не приходило в голову, — угрожающе спросил Генрих, — что мы находимся здесь с целью арестовать тебя?
— Честно говоря, нет, — ответил Порта. — Мне это кажется совершенно невероятным. — С торжествующим видом полез в карман и достал белую нарукавную повязку с буквами П.О.Н. — «Полк особого назначения»[115]. — Слышал когда-нибудь о нас? — негромко спросил он.
Гестаповцы взглянули на повязку, потом друг на друга.
— Какого черта вы делаете в Париже? — спросил Петер.
Порта постукал пальцем по своему большому носу и не ответил. Дверь снова распахнулась, на сей раз появился Барселона, выписанный несколько дней назад из госпиталя — времени на восстановление сил теперь не было. Он подошел строевым шагом к обер-фельдфебелю и молодцевато щелкнул каблуками.
— Фельдфебель Блом, Двадцать седьмой танковый полк, пятая рота, явился для несения караула.
Обер-фельдфебель козырнул в ответ; ему явно принесло облегчение, что появился человек, который подчиняется уставам, хоть и кое-как.
— Обер-фельдфебель Штайнмахе, Сто девятый артиллерийский полк, сдает караул.
Барселона оставил уставную позу и расслабился.
— А это кто? — спросил он, указав большим пальцем на Петера с Генрихом. — Какое право имеют штатские находиться в караульном помещении? Что они делают здесь?
На сей раз обер-фельдфебель утратил всяческое терпение.
113
Один из краеугольных камней национал-социалистической идеологической доктрины — «расширение жизненного пространства немецкой нации». — Прим. ред.
115
Подобных повязок не существовало — если, конечно, Порта сам ее себе не сделал; с него сталось бы! — Прим. ред.