Пагель тщетно пытался найти хоть одну хорошую черту в дикаре. «Будь я на пороге смерти, и одного стакана воды хватило бы, чтобы спасти мне жизнь, ни один дикарь не принёс бы его мне, если бы я не смог отплатить ему за труды».
Мораль, любовь, дружба — всех этих вещей не существует для дикаря, говорит Пагель. Дикарь не уважает ничего, кроме грубой силы. Он считает дружелюбность глупостью. Так что дикарям нельзя выказывать никакого дружелюбия.
Чтобы великая цивилизаторская миссия могла увенчаться успехом, молодому Государству Конго предстоит сделать колоссально много, говорит Пагель, призывающий благословение Божье на благородного, жертвенного друга человечества, великодушного принца, правителя Конго, Его Величество Леопольда II, вдохновителя всех начинаний.
30 сентября 1886 года доклады этих трёх офицеров были зачитаны парад шведским антропологическим и географическим обществом в банкетном зале Гранд-отеля, в присутствии Его Величества Короля, Его Высочества Кронпринца, и Их Высочеств великих герцогов Готландского, Вестерётландского и Нерикского.
Никто не высказал никаких возражений. Наоборот. Председатель общества профессор барон фон Дюбен заявил: «С гордостью мы слышим, что господа путешественники по Конго в тяжких трудах, сражениях и лишениях этой негостеприимной страны смогли не уронить высокое имя шведа».
Такова была правда кожаных книг, занимавших видную часть шкафа. Но среди непереплетённых книг в углу была другая правда, та, которая пахла бабушкой.
До 1966 года шведские родители имели законное право пороть своих детей. Во многих европейских странах это право ещё сохраняется. Даже сегодня во Франции можно купить специальный кожаный хлыст для наказания жён и детей, называемый французами martinet — стриж. Он состоит из девяти прочных кожаных ремешков и поэтому по-шведски называется «девятихвостым котом».
В доме моих родителей применялись берёзовые розги. В исключительных случаях мать срезала ивовые побеги. Она брала меня с собою в лес. Её лицо тогда было именно таким, как советовал Пагель: ни единым мускулом лица оно не выдавало её чувств.
Я избегал её взгляда и смотрел вниз, на свои чёрные резиновые сапоги. Мы отправлялись на старую спортивную площадку, где на краю леса росли ивы. Мать срезала один побег за другим и проверяла их, делая в воздухе несколько свистящих взмахов. Затем она отдавала их мне. Я нёс их всю дорогу домой, преисполненный одной лишь мыслью: только бы нас никто не увидел!
Стыд был худшим наказанием.
И ожидание.
Целый день проходил в ожидании, когда вернётся отец. Когда отец возвращался, он ещё ничего не знал. Я видел это по его лицу, которое было таким же как обычно. Он собирался идти к бабушке, когда мать останавливала его и рассказывала о том ужасном, что произошло.
В тот вечер меня отправили в постель. Я лежал там и ждал, пока они говорили между собою. Я знал, что они говорят обо мне.
Затем они вошли в комнату, лица у обоих были холодными, пустыми и враждебными. Мать держала розги, отец спросил — правда ли то, что ему рассказали. Правда ли, что я так плохо вёл себя на рождественском празднике? Ругался дурными словами? Богохульствовал и упоминал имя Божье всуе?
«Да», — выдохнул я.
Перед глазами ещё стоял испуганный восторг девочек, я всё ещё чувствовал тёплое сияние превосходства, исходившее от меня, когда, сидя на вечеринке, окружённый восхищёнными друзьями, я произносил запретные слова — они отдавались во мне и теперь, когда отец взял розгу и начал меня пороть. «Херов зассанец, херов засранец, чёртова херова ссыкунья… чертов, чёртов, чёртов…»
В отличие от матери, отец не копил в себе раздражение весь день, поэтому он начинал холодно, и сначала могло показаться, что он выполняет это «телесное наказание», как выражается Пагель, с огромной неохотой.
Я не видел его лица, пока он меня бил, и он не видел моего. Но по тому, как он дышал, я слышал, что с ним что-то случается в тот момент, когда он переходит порог насилия.
Мне казалось, ему было стыдно причинять мне такую боль, и стыд переходил в ярость, которая заставляла его ударять сильнее, чем он хотел. Но возможно, то был мой собственный стыд, который я ошибочно читал в его действиях.
Но я точно знал одно — что людей охватывает своего рода безумие, когда они переходят к насилию. Насилие захватывает, трансформирует, делает их — даже после того, как всё закончено — неузнаваемыми.
Спасённая мною книга, «В тени пальм» (1907), была написана миссионером Эдвардом Вилхелмом Шёблумом. Он прибыл в Конго 31 июля 1892 года. 20 августа он впервые увидел там труп.