Три или четыре небольших смерчика, вразнобой кланяясь, пристроились Лако в кильватер. Низкий завораживающий гул не отставал, словно за всадниками гнался рой раздосадованных пчел.
Громыхало где-то рядом, рукой подать. Тьма клубилась вязкими воронками. Белого гиппогрифа Брюс видел, как размытую, молочного оттенка тень. Зато глаза его мерцали леденцово-желтым.
…Башня выступила из мглы как-то сразу. Шагнула навстречу черной, в хлопьях ржавчины ступней. Верхушка заплетена угловатым венком молний. Раззявилось отверстие в основании — еще более темное, всасывающее.
Воодушевленные гиппогрифы удвоили усилия, оставив далеко позади приставучие смерчи. И вскоре воздух очистился, а буря унялась. Стало светлее.
Размытая тень исполинской Башни лежала, кажется, на всем вокруг.
— Тут кто-то был…
Смерчи ходили стороной и не сняли с почвы вокруг вмятины отпечатков — человеческая обувь, подбитая щегольскими подковками, и огромные четырехпалые птичьи оттиски вперемешку с полукружьями копыт. Следы беспорядочные, старые перекрывают новые.
— А ты говорил, что никому старый маг не нужен, — припомнила Элия давнее пренебрежение, спрыгивая наземь. Из-под босых ног взвились фонтанчики невесомой пыли, припорашивая чужие следы.
— Они не входили в Башню. — Брюс тоже слез с седла, озираясь.
— Побоялись, наверное.
Ага. Очень сильно боялись. Так боялись, что истоптали все вокруг, видимо набираясь смелости не один день.
Тишина навалилась, закладывая уши. Стало слышно, как дышат, жадно разевая клювы, заморенные гиппогрифы, как с их перьев и хвостов скатывается песок. Как скрипит земля под подошвами спешившейся Элии.
И как стучит ее сердце. Или это его собственное?
Брюс сделал несколько шагов по направлению к входу. Его вечно нетерпеливая спутница замешкалась, запрокинув голову и разглядывая что-то наверху. Темная, в окалинах и язвах металлическая громада уходила отвесно вверх, макушка с этой точки обзора безнадежно таяла в зыбкой серости. Беззвучные страшные молнии вились в серых клубах юркими змеями.
Из черной арки, лишенной двери, пахнуло теплом и электричеством. При желании в нее можно было въехать и верхом, но Брюс переступил сбитый порог-рельсу своими ногами.
— Сомневаешься? — Брюс обернулся и успел заметить замешательство на лице девушки.
— Нет, — она тряхнула головой.
— Тогда входи… И не отставай.
Почти сразу за входом начинался каменный завал. То ли внутренние перекрытия разрушились, забаррикадировав основание Башни, то ли кто-то пытался расковырять фундамент изнутри и сдался, лишь когда стало тесно. Среди обкусанных горбатых базальтовых глыб и скрюченных металлических ребер угадывались очертания прочно заклиненного подъемника и искореженные ветряные ловушки.
— Там лестница.
Брюс кивнул, снимая с крюка один из фонарей. Провел ладонью по крышке, смахивая слой пыли. Для многовековой — маловато, но, похоже, к фонарю не прикасались много лет. Те, кто шастал снаружи, не совались внутрь.
— Пустой, — Элия разочарованно громыхнула другим фонарем, возвращая его обратно на крюк.
Из широкой ниши справа в стене пахло горечью и золой. Брюс запустил руку в мягкую, сухую осыпь золы, нащупывая угловатый комок. Вытащил почерневшие пальцы — на ладони свернулся тугой серый клубок. Пришлось скормить ему ворох всякой ветоши, прежде чем впавший от голода в летаргию ручной огонек зашевелился, расправил лепестки, меняя пепельный цвет на оранжевый, дохнул жаром и спрыгнул на фитиль фонаря.
От огня пространство, казавшееся огромным, несмотря на завал, резко сократилось. Тени извилисто легли на раздробленные глыбы и потекли, то вытягиваясь, то сжимаясь к лестнице. Тень Элии раздваивалась.
…Даже сумрак здесь странный — застывший, ватный, комковатый от древности. Вроде и не темно, но свет толчками пробивается невесть откуда: безжизненный, тусклый. Не льется — вваливается. Свет огня не смешивается с ним, как масло с водой.
На узорчатых ступенях слой невесомой, пушащейся пыли и ни единого следа.
Железный остов Башни, словно хитиновый скелет, оброс изнутри податливой каменной и деревянной плотью. В ней выточены ниши, комнаты и целые залы. Рудные жилы вывязывают сложные ажуры на стенах. Драпировки, гобелены и шпалеры скрывают трещины. Самоцветные ящерицы, сбившись друзами, дремлют, повиснув на балках. Отсветы фонарей зажигают на сегментированных драгоценных шкурках россыпь радужных искр. В укромных углах недвижно скрючились големы.
— Здесь нет никого, — задыхаясь, произнес Брюс. — Никто не станет подниматься каждый день на такую верхотуру!