* * *
Волненье,
Но прекрасно пелось,
Тринадцатым был даже класс!
Число и дом!
Куда же делась
Та пятница?
Не отреклась?
Гонимые не суеверьем,
А бесшабашною мечтой,
Стучались мы к искусству в двери
Навечно,
А не на постой.
Крылом фортуны не задеты,
Но до вершин вознесены,
Сменяли игреки и зэты
На восхитительные сны…
Тогда мы верили, что сказки
Сумеем в были воплотить,
И шли открыто без опаски,
И не за что себя корить.
Народной массой одолели
День и число, и номер класса,
И быль, как сказка, в самом деле,
И нет нам удержа и спаса.
* * *
Я не сумею тебе рассказать,
Слышал ли, как вы меня хоронили…
Лучше при жизни опять и опять
Мне говорить, что меня вы любили…
Редко придете меня навестить,
Или со временем и не придете,
Это заранее просто простить,
Так приходите сейчас, по охоте…
Может, и стану я рядом витать,
Но показать это вам не сумею,
Лучше, чем песней за сценою стать,
К вам дотянуться рукою своею.
Жизнь жестоко диктует порой,
Но чтобы ей до конца насладиться,
Может, носиться в ней не по прямой,
Чтоб не тянуло назад возвратиться.
* * *
Пугают даты под стихами,
Над чащей сосен петухи.
Полутона в вороньей гамме.
Почти замолены грехи.
Умеет за глухой оградой
Взгляд различить и тон, и суть.
И непомерною наградой
Считаешь каждое чуть-чуть.
* * *
Я опять на часы не гляжу.
Слишком рано детей разбужу.
Что со мной? Нетерпения зуд.
Жизнь короткая — долог мой суд.
И вы будете тоже мечтать,
Чтобы мог вас мой голос поднять,
Но никак не вернуть, не забыть,
И вы станете детям звонить…
Петербургские ночи
Пыльный ветер по стылой Фонтанке,
В Шереметьевском доме окно,
Можно в горькую тайну изнанки
Заглянуть сквозь него заодно.
До Цепного моста недалеко:
Только окна твои миновать
И подъезд недреманного ока,
Чтоб вернуться от Летнего вспять.
Все круженье,
круженье,
круженье,
Нету силы идти напролом,
Окружение, как окруженье,
Неразъемность наручников — дом.
В этом городе полном печали
Строк, отлитых на все времена,
Сколько душ свою ночь повстречали
Под приютом безмолвным окна.
К Черной речке теперь пешеходом,
Незастроенным веком мечты,
И больнее печаль с каждым годом,
И разведены ночью мосты.
* * *
Письма — это совсем не бумага,
Не отчаянья мрак по ночам,
Эти строки при свете — отвага
Разговора с собой по душам.
Тайна здешних болот не раскрыта,
Из погубленных душ пьедестал,
Конь в брезгливом испуге копыта
Над застывшею болью задрал.
И отчаянье в реку стекает,
Не скудеют его родники
Наводнения проза такая
Хмуролобым совсем не с руки.
Обновления ветер спесивый,
Ожидание жизни иной,
Город самый красивый в России,
Город самый в России больной.
Червоточина в тайне зачатья
Открывается много спустя,
А смертельные сфинксов объятья
На почтовых конвертах — пустяк.
Но он тянет, как пропасть с обрыва,
Как объятья в разлуке твои,
Над Фонтанкой окно молчаливо,
За оградой в саду — воробьи.
* * *
Где-то тут, на Кронверке
Витают
Души их, и тени их бредут,
В жизни неприкаянны веками
Верой защищавшие редут.
Сколько тут опал и междометий,
Возвращений горьких и смертей,
Уголок не сыщешь на планете
Сердцу и страшнее и святей.
Отдана Лубянке эстафета,
Наполняет голос новояз,
Это здесь они висели где-то,
И веревка тут оборвалась.
Но концы ее легко связали
С той поры в трепещущей ночи
Тени их и души их из дали,
А за ними следом палачи.
Не полны раскаянья и страха
В рвенье «до конца искоренить»,
По ветру их красная рубаха,
«Слово — дело» — вековая нить.
Волны что-то важное такое
Шепчут, как им кажется тайком,
На Руси не ведают покоя
Души ни до смерти, ни потом.