- Вторая обувная фабрика, — ехидно произнес за его спиной белолицый красавец. — И сейчас выпускаем этот артикул, но другой фасон.
Дорфман удивленно взглянул через плечо на молодого человека. Тот улыбнулся Фиртичу и представился:
- Сергей Алексеевич Блинов, начальник отдела сбыта Второй обувной фабрики. — Он покосился на Дорфмана. — А человек, который носит коричневые туфли и зеленые носки, не имеет права издать звук.
- Я торопился, — потупился Дорфман.
- Подумаешь! Начальник сбыта Второй фабрики! — фыркнула Татьяна.
- Ша! — одернул ее Дорфман.
- Что «ша»! Вы против него академик, Борис Самуилович... Какую они сейчас обувь гонят? Ортопедическую! А то, что вы носите, так это когда было! Три года назад.
Дорфман смущенно повел плечами в сторону Козловой: что она там говорит?
- Разрешили бы, я бы эту Вторую фабрику...
Фиртич тронул за локоть Татьяну и поспешил к своему месту.
- Что это тебя занесло, милая? — Серега Блинов повернулся к Татьяне.
Он готов был убить эту девчонку. Столько раз пытался поближе познакомиться с Фиртичем, и все неудачно. Последний раз он видел Фиртича в баре «Кузнечик», но присутствие Мануйлова сковывало Серегу: старик его хорошо знал, и не с лучшей стороны.
- А то! Стою за прилавком с вашими лаптями как дура, — отрезала Татьяна. — Идемте, Борис Самуилович. Начинается.
Дорфман повернулся и покатил круглое свое тело к секции. Уши его возмущенно пылали, седенький хохолок вздрагивал. Рядом шла Татьяна.
- Мерзавец! Он в день зашибает столько, сколько вы за месяц. Слышала я о делах на их фабрике...
Серега Блинов поглядывал со своего места на затылок Фиртича, досадуя, что девчонка испортила удобную ситуацию.
Фиртич резко обернулся и метнул недовольный взгляд. От неожиданности Блинов скользнул глазами в сторону. Он не ведал о необычайной способности Фиртича чувствовать на себе чье-то внимание. Впрочем, Фиртич не придал значения личности начальника отдела сбыта Второй обувной фабрики.
Общегородское конъюнктурное совещание по каждой из групп товаров проводилось раз в год. Его можно было сравнить с прохладным душем в знойный летний день: пройдет время — и жара вновь сонной одурью свяжет тело. А благие намерения тех, кто собрался в выставочном зале, позабудутся в слепой погоне за «экономическими показателями». Только по какому-то бесовскому наваждению показатели эти из стимула прогресса зачастую превращались в его оковы...
Фиртич слышит, как срывается на крик женщина в голубом костюме. Она держит перед собой изящный дамский сапожок.
- Этот образец получил в Брюсселе Большую медаль. Мы оставили позади французов, англичан, даже итальянцев, законодателей моды на обувь! Всех! — Художница оставила сапожок и достала из чемодана другой. Тусклый, с припухлым, точно простуженным мыском. — А вот сынок брюссельской красавицы. Дитя любви! — Она подняла сапожок над головой.
В зале негодующе зашумели. А сапожок все дрожал в вытянутой руке художницы, голос которой изменился, погас. Стал домашним, тихим.
- Я хочу сказать... Есть ли более печальная судьба, чем у наших художников-модельеров? Когда на глазах уродуют твоего ребенка...
Женщина умолкла, пытаясь справиться с собой. Зал сочувственно молчал. Молчали и те, кого сейчас укоряла главный художник Дома моделей. Конечно, они могли ответить, да толку что? На фабрику из объединения присылают верхний крой, присылают нижний крой, подкладку, клей в бочках, нитки, шнурки, план в рублях... Они все это скрепляют, сшивают, склеивают, прячут в тонкие коробки, которые и от взгляда сминаются...
- А те, кто кроил верх... Или низ... Или стельки резал... Дают им кожу, к примеру. Правда, они просили цветную — им завезли черную. Они просили облагороженную — им всучили простую. Они просили образцы, взятые из последнего альбома, — им навязали из предпоследнего, а из последнего будут выпускать через год... И с кожевенника тоже спрос маленький, он человек зависимый. Прислали сырье, он обработал. Шкура-то какая была? Толстая, жесткая... Так ведь забили скотину преклонного возраста. А что делать? Телят забивать невыгодно, мяса мало. Думать надо в государственном масштабе, а не то что натянул мягкие сапоги—и гуляй себе. Не сгибаются? Согнутся, дави сильней! А если насчет окраски, так при чем тут кожевенники, если красители им химия поставляет? Это вообще другое министерство!
Но все же по совести: не вся кожа плохая, есть и хорошая, просто отличная кожа. Есть! Но есть и плохая. И кто-то же виноват, что есть плохая?
Никто не виноват! Не могут же люди, чувствующие себя виноватыми, иметь такие невинные лица, такие чистые голоса.