- Напрасно ты так на Сысоя. Вполне порядочный человек. И не врал. Только привыкли мы: раз в торговле, значит, жулик. Любой взбесится. А жизнь у Сысоя трудная, точно. Это я тебе говорю, человек, знающий эту кухню, как собственный карман... Так что играй ты своего Гамлета. Жизнь не театр, прав Сысой. Это две параллельные линии...
- Противно, понимаешь, — обмяк актер. То ли всхлипывал, то ли всасывал в себя пиво, непонятно. — Столько дряни вокруг, противно.
И опять тон его поставленного голоса заставил вздрогнуть закаленное сердце Сереги Блинова. В него пальцем ткнул паяц, в Серегу.
- Знаешь, что я думаю, артист. Живи сейчас твой Шекспир, он обязательно бы написал сцену «Гамлет у Сысоя».
Актер поперхнулся, уставился покрасневшими глазами в Блинова и захохотал. Пиво шлепалось на асфальт, взрываясь белой угасающей пеной. Блинов оставался серьезен и продолжал пить пиво редкими глубокими глотками.
- Если он хороший писатель и честный человек, то обязательно дописал бы сцену Гамлета у Сысоя, — повторил Блинов. — Иначе — обман!
- В конце Гамлет вызывает на дуэль Сысоя, да?
- У тебя ограниченная фантазия, артист. Здорово тебя в театре натаскали... А жизнь — вот она, в предбаннике Сысоя. Сам видишь, а жмуришься. Профессора к нему шастают, дамочки гордые...
Актер обиделся. Он считал себя человеком прогрессивных убеждений. Это все знали: и в театре, и дома, и в городе. И вдруг его поучают, да кто? Белолицый сытый деляга!
- Гордые, Блинов, к Сысою не стучатся. А такие, как ты...
- Между прочим, я тебя, артист, тоже не в филармонии встретил, верно? — резко перебил Блинов.
- Я хотел сказать, что такие, как ты... — Актер красиво откинул голову, как Овод перед расстрелом.
Блинов уставился голубыми глазами в отважное лицо актера.
- Кстати, вспомнил, где я тебя последний раз видел. На вечерухе у Гиви-стоматолога. Ты песенками нас ублажал. Одна такая — про кота и осла. Дескать, кот свободен, а осел в ярме. Пыжился ты здорово, артист: мол, вот я каков. Бабы млели, даже обо мне впопыхах забыли... Долго тогда ты нам пел. Жрал и пел... А вот как зовут тебя, забыл, извини.
Актер покраснел. Достал платок, утер пухлые губы. Блинов поставил на прилавок кружку с недопитым пивом.
- А то приходи еще, приглашаю. Споешь. Да и пожрешь от пуза задарма.
Блинов подхватил коробку и отошел не простившись. Дойдя до конца переулка, он свернул на Главную улицу. Знакомая до мелочей, шумная, с громадными витринами, Главная улица действовала на Блинова успокаивающе. И с каждым шагом Серега Блинов все более превращался в Сергея Алексеевича Блинова. Мозг начинал работать четко, направленно. Это уже не был рефлексирующий тридцатипятилетний красавец, оскорбленный в своих чувствах. И запутанные дела, в центре которых стоял добродушный с виду увалень в волчьей шубе, укладывались в его размышлениях в четкую систему...
Одним из немногих принципов, которых придерживался Сергей Алексеевич в своих делах неукоснительно, была точность. Если он как Серега Блинов мог позволить себе любую неверность, забывчивость и суесловие, то в другой жизни, будучи Сергеем Алексеевичем Блиновым, он был на редкость обязательным человеком. И сейчас, стоя перед входом в бар «Кузнечик», он с удовлетворением взглянул на взметнувшиеся над Главной улицей старинные часы с ажурными стрелками. Без двух минут семь!
У подъезда бара «Кузнечик», как обычно к этому времени, уже гомонила очередь, почтительно поглядывая на внушительную фигуру вышибалы в байковой тяжелой ливрее. Заметив Блинова, вышибала набрал в здоровенную грудь воздух: «Пра-апустить! Бронированное место!»
Очередь нехотя расступилась. Оставив в гардеробной коробку с продуктами и шубу, Блинов спустился по винтовой лестнице в «трюм», где у дальнего столика уже приметил сухонькую фигуру Платоши.
4
Безрассудство нередко подчиняло себе поступки Фиртича, овладевая им внезапно и целиком. Наваждение, да и только... В перерыве конъюнктурного совещания он позвонил в бар «Кузнечик» и пытался выяснить, работает ли вечером официантка по имени Анна. Трубку взял какой-то грубиян, вероятно, тот неприятный тип в лиловой ливрее. Грубиян предложил прийти самому и узнать, если есть охота... А охота была, и еще какая. Всю вторую половину совещания Фиртич то и дело ловил себя на мысли, что думает об Анне. И сейчас, стоя у стеклянных дверей выставочного зала, он желал одного: чтобы начальник управления перенес свой визит в Универмаг на завтра.
Большинство участников совещания уже разошлись. Стукнула дверь — и, пятясь, на улице показался Дорфман. Следом появилась продавщица отдела Татьяна. Вдвоем они несли громоздкий мешок, из которого углами выпирали коробки с обувью. Уложили мешок в «пикап» и ушли за следующей партией. Фиртич, разминаясь, сделал несколько шагов вдоль тротуара. Он условился встретиться с начальником управления на улице, но Барамзин задерживался. На углу в табачном киоске Фиртич купил сигареты.