Фиртич чувствовал, как краснеет. То, что сейчас говорил Табеев, было серьезно и благоразумно. Все они повязаны — кто чем, кто с кем. Даже когда помыслы твои чисты, ты должен искать какие-то лазейки, чтобы добраться до ясной цели. Что за противоречие такое, господи? Ради дел государственных подвергаешь себя опасности быть наказанным тем же государством. Смешно и печально...
Табеев словно и не замечал смятения Фиртича, поглощенный созерцанием тлеющей папиросы.
- Стар я, Константин, за тобой гнаться. А ты на меня с колом. Я твоим лаврам не завидую, бери себе эти заказы. Что другие директора скажут, твои ровесники? Но непросмоленные они, тебе не ровня. Только вот Наташка Семицветова из «Заезжего двора», та баба злая, а главное, хвостов у нее мало, святая...
Табеев умолк, убежденный в том, что Фиртич стерпит, не станет горячиться, скакать с прежним азартом, — осадил Пров молодца. Он чувствовал силу Фиртича. И хотел отступить, но с достоинством.
- Вот что, Константин... Поговаривают, что старик Мануйлов подарок тебе сделал, верно? —Табеев вздохнул. — Я на него не в обиде. Но сам понимаешь, у меня тоже свой интерес, Костя...
- Сколько? — резко перебил Фиртич.
- Ну, штук десять хотя бы.
- Пять.
- Константин, — Табеев по-лошадиному повел головой, — с пятью дубленками мне никак не выкрутиться. Районы объединили, а начальство пока не упорядочилось. Кто останется, кто слетит — не подгадаешь.
- Так мне и в зал нечего будет выставить. — Фиртич сбил пепел.
- Хыг-ыг-ыг, — засмеялся Табеев. — Всю жизнь я в торговле и ни разу не видел очереди за дубленками. Полгорода таскает, а очереди нет. Загадка. Их даже не спрашивают... Хыг-ыг-ыг-ыг...
И Фиртич засмеялся. Широко, сердечно. Он поглядывал на Табеева и хохотал, хлопая его по рукаву. Не стоило перегибать палку. Все, что было необходимо, он сделал, и дальнейшее наступление может разозлить старого лиса.
- О-хо-хо! — смеялся Фиртич. — Действительно... Посидеть бы, Пров Романыч, как-нибудь. А то все дела да дела.
- Посидим еще, Константин Петрович, посидим, — сказал Табеев, отходя, и через плечо уже добавил: — У торгового работника всегда есть возможность посидеть...
Из подъезда вновь выбрался Дорфман, с трудом удерживая мешок с обувью. Ему помогала Татьяна.
- Последний. — Дорфман перевел дыхание. — Это обувь? Это гири, а не обувь.
Уложив мешок, Дорфман отряхнул ладони и, обернувшись, заметил директора.
- Оказывается, мы не одни, — удивился он.
- Оказывается, в отделе вы самый крепкий, — в тон ему ответил Фиртич.
Дорфман тронул Фиртича за локоть.
- Хорошо, что мы с вами сейчас с глазу на глаз... Скажите, что слышно с новым оборудованием?
Фиртичу нравился этот пухлый живой человек с печальными глазами. Сейчас у Дорфмана был весьма таинственный вид.
- Послушайте, если все упирается в начальника управления... Я могу поговорить. Мы старые знакомые, работали вместе, были не разлей вода. Я об этом никому не говорю, люди могут всякое подумать. Но если надо для дела, я поговорю с ним. — Дорфман терпеливо смотрел на улыбающегося Фиртича и ждал. — Ради себя я бы не просил, боже упаси! А ради серьезного дела... Язык мой не отвалится, уверяю вас...
Пристукивая каблучками о ступени, Рудина сбежала к машине, держа в руках последние коробки. Передала их Татьяне и, не скрывая раздражения, окинула взглядом директора и продавца: не относится ли к ней лично их разговор? И о чем они могут говорить?
- Константин Петрович поедет с нами? — спросила она.
Фиртич отрицательно покачал головой и направился к уже поджидавшему его начальнику управления.
...
- Не смогу я сегодня заехать к вам в Универмаг. Устал. И люди мои разошлись. Сколько сейчас? — Барамзин выбросил в сторону руку, освобождая часы. — Без пяти семь. — И повторил удивленно: — Без пяти семь, это ж надо! Давайте завтра, Константин Петрович? Часиков в двенадцать. А то я половину ночи провел на базе, авария стряслась.
Барамзин подхватил Фиртича под руку и не спеша повел вдоль улицы. Вечерний воздух был влажен, с южных холмов сползал теплый ветерок, робкий, точно родственник из провинции, просящийся на постой. Барамзин предложил идти проходными дворами.
- Тут есть восхитительные закуточки, — говорил он. — Почти вся моя жизнь прошла в них...
Фиртича не особенно трогали сентиментальные воспоминания начальника управления, но льстило, что Барамзин говорит с ним подобным образом. За одним двором следовал второй, за вторым третий. В конце концов они вышли к новому зданию, облицованному светлой плиткой.