Они стали оживленно обсуждать эту тему, и момент для серьезного разговора был упущен.
Наблюдая, как Хоуви выруливает по направлению к машине, Джим снова ощутил камень под ложечкой. На душе было очень кисло. Само собой разумеется, Хоуви проведет всю свою жизнь в инвалидном кресле. Против этого факта не поборешься. И совершенно очевидно, что физическая слабость никогда не позволит ему вести "нормальную" жизнь. Однако по крайней мере в рамках этой постоянной немощи его здоровье могло бы оставаться стабильным! Но злая судьба и этого жалкого утешения не оставляет! Увы, увы...
Джим зашагал быстрее, чтобы догнать друга. Он старался спрятать свои горестные размышления, но, видимо, неудачно, потому что Хоуви спросил, когда они оказались рядом у дверцы пикапа:
— Джим, что с тобой? Вид у тебя хреновый. Джим отрицательно мотнул головой.
— Ничего, все в порядке.
— Кончай заливать.
— Просто устал. Эта чертова редакция...
Хоуви недоверчиво покосился на него, но промолчал.
А тем временем Джима вновь прошила неприятная дрожь. Ему опять было не по себе. Казалось, что кто-то... точнее, что-то... словом, нечто наблюдает за ним, и шпионит оно за ним уже давно и неотступно.
Джим устоял перед желанием быстро оглянуться. Это ведь глупости, за его спиной ничего быть не может... Он молча сунул руку в карман и вынул ключи от машины.
3
Ян вернулся домой уже в темноте. Час был поздний — но что с того? Все равно дома его никто не ждал. Некому отчитать его за слишком позднее возвращение. Нет человека, которому было бы небезразлично, в какое время Ян пришел домой и пришел ли вообще...
Наверное, поэтому, из нежелания идти в одинокую берлогу, он стал без особой нужды регулярно задерживаться на работе допоздна. В своем крохотном кабинете он или читал в кресле, или просто мечтал, таращась отсутствующим взглядом в пространство.
Его кабинет нельзя было назвать удобным. Тесно, много лишних вещей; вдоль одной стены книжные полки с учебными пособиями, к которым никто не притрагивался много лет; вдоль стены напротив тоже книжные полки — классика и "черные фантазии", романы и сборники рассказов. Стол завален разными бумагами и журналами — тут смешивалась работа уже сделанная и работа, которую только предстояло выполнить. Словом, сам черт ногу сломит. А разбирать завалы все как-то недосуг. В комнате было одно маленькое оконце, и у Яна периодически возникали приступы клаустрофобии — пространство его кабинета было действительно удручающе замкнутое. Поэтому он, соблюдая психическую гигиену, давно привык избегать этой комнатушки — забегал сюда между занятиями крайне редко, после работы никогда в ней не задерживался.
И вдруг в последнее время гадкая комнатка превратилась в его почти постоянное прибежище. Уже с утра, до занятий, Ян забивался в эту нору и в одиночестве завтракал. И после лекций и семинаров он теперь не ехал домой, как прежде, а шел в свой кабинет. Странную перемену он объяснял себе тем, что тут много требующих работы бумаг что надо много готовиться к занятиям и здесь это удобнее. Но сам же и не верил этому вздору.
Просто ему не хотелось возвращаться домой, где его никто не ждал.
Он припарковал машину на подъездной дороге к дому и какое-то время продолжал сидеть за рулем. Очевидно, таймер опять сломался — свет в доме не горел. Ян не любил возвращаться в неосвещенный дом. Так было еще неприятнее. Отсутствие света подчеркивало одиночество.
Сейчас в доме царила темнота. В окнах отражалась тихая угрюмая улица. Стоял поздний вечер — время, когда газоны перед домом должен заливать свет из окон. Так было, когда дом был действительно обитаем, когда здесь жила Сильвия... Увы, прошлое уже не вернется...
Ян обернулся, взял с заднего сиденья кейс и вышел из машины. Даже лампа над крыльцом, и та не горела! Было так темно, что он потратил пару минут, прежде чем нащупал в связке два ключа от входной двери.
Войдя в гостиную, он тут же включил свет. В романах пустые дома, эти пустые раковины, остающиеся после смерти одного из хозяев или после развода, обычно кажутся героям непомерно огромными — безжизненные пространства, покинутые любимым человеком. Но в действительности происходит прямо противоположное.
Присутствие Сильвии увеличивало дом, как бы раскрывало его в космос. Любой новый столик или шкафчик вместо того, чтобы съедать жилое пространство, дивным образом подчеркивали простор дома, его восхитительную вместимость.
После отъезда Сильвии дом словно усох, уменьшился в размерах до такой степени, что в комнатках не хватало воздуха. В первую же неделю Ян ощутил тесноту и стал планомерно избавляться от мебели: подарил соседям двуспальную кровать, отправил платяной шкаф в какое-то благотворительное общество. Затем обменял огромный сервант на небольшой книжный шкаф. Однако, несмотря на принятые им меры, дом что ни день казался все меньше и меньше. Стены наступали с четырех сторон и грозили раздавить хозяина. Раньше у него были самые общие представления о внутренних пространствах дома — он был как наполовину исследованный континент. Теперь Ян знал каждый дюйм пространства в каждой комнате, и от этого ненависть к дому лишь возросла.
Ян прошелся по всем комнатам и везде зажег свет. Потом вернулся в гостиную и включил телевизор. В старые добрые времена он крайне редко смотрел телепередачи, разве что какой-нибудь фильм или новости. На досуге он преимущественно читал, или писал, или слушал музыку. Но теперь он большую часть свободного времени торчал перед телевизором и благодарил Бога, что существует этот ящик для дураков, который позволяет забыть обо всем на свете. Да, перед экраном не надо думать ни о прошлом, ни о будущем. К тому же благодаря телевизору дом был наполнен людским говором.
К своему удивлению, Ян обнаружил, что не все передачи глупы и каждый вечер бывает что-нибудь по-настоящему интересное. То ли телепрограммы стали лучше, то ли понизились его претензии к их качеству, то ли он освободился от предвзятого отношения к телевидению — ведь в последние годы в академических кругах только ленивый не ругает "ящик для дураков". Наверное, каждая из причин немного ответственна за его внезапную любовь к голубому экрану. В прошлом семестре, когда студенты-снобы стали распространяться о дебильности телевидения, Ян сам себе удивился, потому что вдруг ринулся на защиту телевизионных боссов и стал говорить, что это позор для интеллигентного человека — не знать массовую культуру, отворачивать нос от столь масштабного явления... это в сердцевине своей антиинтеллектуальный подход! Ян тогда разошелся не на шутку и выложил множество убедительных аргументов. После он какое-то время играл с мыслью изложить все это на бумаге и послать в какой-нибудь журнал, но, слава Богу, удержался.
С другой стороны, лишняя публикация ему бы не помешала. Список его печатных работ удручающе короток.
Разумеется, в своих горестных размышлениях профессор перегибал палку — его жизнь не была такой уж пустой и одинокой, какой он рисовал ее в черный час. Спору нет, налицо тенденция слишком драматизировать свои переживания — ощущать себя героем из книжки и страдать на полную катушку. Да, в его жизни был трудный период. На эмоциональном уровне Яну казалось, что он навечно останется в черной яме беспросветной жизни. Однако на интеллектуальном уровне он сознавал, что этому гнусному состоянию рано или поздно наступит конец. По сути, он не был несчастен.
Отсутствие счастья не равно несчастью.
Только долгая привычка к счастью превращала его нынешнее нормальное состояние в депрессию. В такой же ступор впал бы, скажем, миллионер, если бы его заставили жить на зарплату профессора. Но это отнюдь не значит, что профессора влачат жалкое существование. Миллионы людей не ведают счастья — и ничего, живут себе и даже очень весело живут! Так что Яну на самом деле грех ныть. У него отличная и притом любимая работа, много хороших друзей, а в мире столько непрочитанных книг, что ему и за двести лет не перечитать, не говоря уже о множестве прекрасных фильмов, которых он еще не видел... Ну и конечно же, в мире много интересных вещей помимо книг и фильмов.
И все же в такие вот одинокие вечера хотелось с кем-то словом перемолвиться, поделиться внезапной мыслью. Поневоле охватывала тоска — и думалось: ах, если бы Сильвия была рядом!