Брови дроу взлетели к самой кромке волос, однако же откомментировать ничего он не пожелал - только вплотную подступил к клавесину. Вампир легко вскочил, уступив ему место, но бдительный милорд Сантаррий не прекратил бренчать, покуда пальцы Темного эльфа не легли мягко на клавиши.
Первые ноты робко тронули воздух - но тут же окрепли, и заискрились силой, дроу явно поскромничал.
Роррей вздохнул. Прикрыл глаза, неловко усаживаясь среди громоздящихся подушек. И запел.
Вначале господин ректор Университета Трёх Виселиц даже не поверил своим ушам.
Это была песнь из Великой Пятисловы - торжественной молитвы Светлой Богине. Сложная, мрачно-торжественная, строгая песнь, слышанная милордом Сантаррием в ранней юности лишь однажды. Её исполняли храмовые жрицы, и до сих пор его милость помнил ощущение знобящего восторга, который рассыпал по его собственной коже почти болезненные мурашки, в тот далекий-далекий день.
И вот сейчас, спустя столько лет, в покоях Темного двора, в присутствии вампира-наемника и эльфийского посла, Лем Клемор Сантаррий утратил дар речи, услышав эту песнь. Но исполнял её Эльмар Роррей, обвинённый и осуждённый на смерть адепт вверенного ему учебного заведения.
Сказать, что голос Роррея был прекрасен - значит, не сказать почти ничего. В благоговейном потрясении его милость случайно прошёлся ошарашенным взглядом по лицам своих временных соратников - и вполне удостоверился, что ему не чудится.
Атташе Темного дома закрыл глаза. Руки его плыли над клавишами мастерски, а строгий рисунок посольских черт был непривычно расслаблен. Господин Лей редко позволял себе такую расслабленность, наверняка, хотя господин ректор, конечно, не мог за это поручиться. Но это же посол!
Физиономия рыжеволосого кровопийцы была куда красноречивее. Вампир уставился на Эльмара так, словно тот внезапно обрёл способность, как минимум, призывать единорогов, пустил её в ход, и откликнувшиеся единороги резво тут же заполонили покои.
С другой стороны, на месте любого приличного единорога, господин ректор, к примеру, всенепременно бы явился на такой зов, хоть и звучало это в его собственной голове несколько двусмысленно.
Голос Роррея завораживал. Совершенство обертонов, чистота, изумительный тембр - и без единой ошибки, адепт даже ни разу не перевёл дыхания в неуместном моменте, он пел, как дышал. Легко, свободно...безупречно.
Батюшки, мелькнуло у милорда Сантаррия в голове, это же как такое вероятно, у полудемонического мальчика - такой-то голос??! Как возможно ему так бесподобно, столь необъяснимо обворожительно, петь?!
Пожалуй, легкая тень ответа на сей поражённый вопрос, мелькнув только в голове его милости, запоздала на один лишь вздох.
-Мавки! - неожиданно для самого себя завопил почтенный ректор Университета Трёх Виселиц, вскакивая, а сын демона Хаоса и да, да, полумавки, извернувшись немыслимо, мазнул рукой перед собой, осветив воздух синим зигзагом, и в следующее мгновение его милость уставился в уже распахнутые благополучно двери, а Эльмара и след простыл.
Вокальные данные подлого и коварного беглеца как ни горько это признать, привели собравшихся храбрых и опытных мужей в некую мимолетную растерянность. Господин Лей, застряв немного за клавесином, поглядел на устремившегося к распахнутым дверям милорда Сантаррия с лёгкой укоризной. Выпроставшись из-за инструмента, столь славно потрудившегося нынче, темный атташе пронёсся мимо стоящего столбом вампира, махнув у того рукой перед глазами.
- Не думал я, господин Ниррийский, что вы столь чувствительны к музыке - на ходу отметил господин Лей, на что вампир лишь фыркнул.
- Вот скотина - в некоторой степени восторженно сообщил он, имея в виду явно не дипломата эльфийского двора, и почти сразу же обгоняя атташе, едва не на пятки наступая бегущему впереди господину ректору - Какой занятный у вас Университет, лорд Сантаррий! И что значит "Мавки!!", позвольте узнать? Хотя я и без того догадываюсь. Ну каков, а?!
Рассудив, что на данный момент беседы пояснительные можно и отложить, его милость только скрипнул зубами, продолжая молча частить себя самого в мыслях.
Поразительно, до чего можно самих себя привести к неприятностям крупным, ежели смотреть на что-то однобоко.
Покуда все, и в Университете, кстати сказать, и в Цитадели, и в вопросах охранения Эльмара от поступков опрометчивых, носились с мыслью, что он - отпрыск демона, матушка Эльмара была совершенно упущена из виду. И никому не пришло в голову, что, будучи сыном почти что полностью речной девы, этот хитрый мальчишка может не только обворожить своим дивным голосом, нет, далеко не только!
Расчеты самого милорда Сантаррия строились на том, что стихия Воды должна была истощить Эльмара. И, с учётом этого, удержать его будет не так уж и архисложно.
Вот только как-то совершенно вылетело из головы его, что Вода - это родная стихия матери изворотливого адепта Роррея.
И одним лишь богам известно, что способен сотворить милый мальчик в гневе и отчаянии, коль эта самая стихия его вовсе и не опустошила.
Успеть бы оттащить только от архимага, покуда тот не счёл Роррея серьезной угрозой. Которой, в общем-то, пора бы уже это признать, Эльмар вполне и был.
Обновление 28.03
Гроза была близко.
Белокурый Кукловод стоял перед дверями комнаты, отведённой Её Величеству.
Разумеется, это была не комната, и никакая не дверь вовсе. Поэтому её так легко было не замечать. Невзирая на то, что Велея Мара неустанно запирала эту несуществующую дверь, ровно на три оборота.
Он мог бы даровать ей, к примеру, восемь оборотов замка, и ещё пять замков в придачу. Поскольку это все не играло вообще никакой роли - дверей все равно не существовало.
Но он ждал, что однажды она не запрет её.
А она все так же настырно её запирала, о да.
Он опустил веки. И в следующий миг она уже поморщилась во сне, заворочавшись среди разбросанных по огромной постели подушек. Невесомый тюль, молочно-бледный, завитый причудливыми зигзагами кружев, отделял его от ровного тепла её кожи, от опущенных ресниц, от беспокойного дыхания потревоженного, но не прерванного, сна.
Она почивала сном невинной девы, коей уже не являлась. Супруга Повелителя. Жена другого.
Разумеется, это все суета, и значения для него не имеет никакого. Или, пожалуй, вполне могло бы не иметь - не стремись она вернуться в объятия своего смертного и совершенно не божественного мужа.
Она же стремиться? Или нет?
Унизительнее всего было то, что в своё время она осмелилась, торгуясь с ним, поставить условием договора Кукловоду никогда не использовать тело её скучного дроу.
Помниться, ему даже слышать это было брезгливо и мерзко. Скатиться к тому, чтоб ему, полубогу, Хранителю, Великому Кукловоду, познавать жалкие крохи её близости, разделяя эту близость с ней лишь тенью, в теле её мужа? Отвратительно, мерзость, и как она смела?!
Практика показала, что малютка Мара оказалась извращенно-прозорлива. Мерзавка.
Этот Бал Белой Ночи был...сложным. Отпустить её к нему, вернуть её лишь на одну ночь в году - и знать, что за ночь это будет?
Мерзавка. Может, просто убить её? Убить насовсем - и наступит Свобода, и покой. Никто более не осмелиться породить такое создание, наверняка.
Трудность была лишь в том, что никто другой ему и не был нужен. И кто знает, что будет, умри она всамделишно?
Он не говорил никаких слов смешных и глупых, не проговаривал даже в мыслях. Никак не называл то, что она поселила в нем, чем занозила что-то внутри. И эта заноза нарывала, мешая невыразимо, заставляя его торчать ночами под этими несуществующими дверями, рассматривая её сон, излом нахальных бровей, ключицы, и пальцы, утопающие в ткани постели или пене кружев её дурацких ночнушка.
Она не разомкнула глаз.
- Зачем ты пришёл? - ему одновременно хотелось заткнуть уши, чтоб этот шёпот не обдирал ему кожу, и слушать, слушать...пить её голос.