Чтобы хоть как-то избавиться от доведших его почти до исступления мыслей о том, что он наворотил и как с ним всё теперь будет, он решил сходить в их университетский бассейн поплавать, благо все его плавательные причиндалы хранились в постоянно закрепленном за ним — как за профессором университета — шкафчике. Он и вообще любил ходить в бассейн, каждый раз радуясь, что он так удобно расположен в самом их городке и в любое время чуть не до полуночи открыт для всех сотрудников. И удовольствие было не только в том, чтобы поплавать, хотя в воде он мог сидеть часами — были бы только эти часы! Это было единственное место, где у него из головы уходили все мысли, и хорошие и плохие, и оставалось одно движение, да еще запахи. Только еще входя в раздевалку и направляясь к ряду шкафчиков, где ему принадлежала удобная ячейка со счастливым двенадцатым номером в верхнем ярусе, так что ему не приходилось за каждой вещью наклоняться, он уже с удовольствием ощущал мягкий запах влажных полотенец и специфический, слегка едкий и как бы поддразнивающий запах близкой воды. И смотрел, как тонкий пласт пара, медленно и непрерывно выползавший в раздевалку из-под ведущей в душ двери, протяжно тянется вверх, чтобы сначала превратиться в корявые распадающиеся клубы, а потом и вовсе сойти на нет прямо под вентиляционным отверстием на потолке, уступив место следующей порции пара, следующим дрожащим и недолговечным завихрениям. А в душе-то, в душе — этот прекрасный и добрый запах мыла и теплых струй, который сам но себе оказывал на него какое-то размягчающее действие еще до того как он отворачивал кран и выпускал на себя горячий и жесткий дождь, под которым мгновенно терялась всякая способность размышлять и оставалось только плавное и неторопливое покачивание, которым он подставлял плотному напору воды то одно, то другое плечо!.. А если кто-то отворял выходившую в душ дверь сауны, то за ту секунду, что эта дверь оставалась открытой, впуская или выпуская очередного любителя, прямо в лицо ему успевал выплеснуться сухой и сильный дух разогретого дерева, который, как бы даже и не намокая под душем, сразу сушил ему нос и гортань, на какое-то время оставляя там привкус хвои... Как когда-то в разогретом летним подмосковным солнцем сосновом бору, что был в пяти минутах ходьбы от родительской дачи.
Потом он выходил из мутноватого пропаренного воздуха душа в прохладный коридор, где остывали немногочисленные серьезные любители парилки, спускался по покрытой голубым шершавым пластиком — чтобы не поскользнуться! — лестнице через усиливающийся с каждым шагом вниз слегка щекочущий запах хлорки или чем там еще обрабатывают голубоватую бассейновую воду, быстро соскакивал в нее с бортика, подныривая под поплавки, добирался до ближайшей свободной дорожки — слава Богу, при гигантских размерах их плавательной ванны такая почти всегда находилась — и начинал отмеривать свои полтора километра, следя, чтобы не сбиться с дыхания, и считая положенные на эти полтора километра гребки и повороты. Где уж тут думать...
Порой он даже посмеивался над собой, что именно возможность хоть на сколько-то выбросить из головы любые, даже самые незначительные мысли и заставила его извращенно находить удовольствие в совершенно, в общем-то, обычных и, может быть, даже не слишком приятных запахах мокрого белья, потных тел и дешевого мыла. Однако тут же резонно возражал сам себе, что не так уж важно, действительно ли ему так милы все эти окружающие его плавательные упражнения запахи, или же он подсознательно заставил себя полюбить их, чтобы почаще давать отдохнуть голове. Главное, что вода ему помогает и было бы куда сложнее и дороже, если бы для умственной разгрузки ему годились бы, скажем, исключительно горные лыжи, дельта-планеризм или прогулки под парусом.
Хотя обычно он старался в бассейне ни с кем не разговаривать, разве что уж нос к носу сталкивался с кем-то хорошо знакомым (от менее знакомого можно было легко отделаться вежливым вскидыванием руки и убыстрением ведущих к воде шагов), но иногда его останавливал, чтобы перекинуться парой слов, один из служителей, пожилой и слегка прихрамывающий спасатель, чаще других дежуривший на бортике бассейна. Познакомились они давно, почти сразу, как только он начал ходить в бассейн. Обладавший, как оказалось, феноменальной памятью спасатель мгновенно опознал новичка и на правах университетского старожила поинтересовался, кто он такой и откуда. Дальше разговор развивался совершенно по-американски: услышав акцент в его ответе, служитель немедленно спросил, из каких он краев, когда же Андрей назвал город, где работал раньше, то этим служитель не удовлетворился, а докопавшись до его российского происхождения, вполне уважительно произнес традиционное “уау!”, а потом, к полному удивлению Андрея, совершенно по-свойски поинтересовался, кого Андрей предпочитает слушать — Мусоргского или Римского-Корсакова? Убедившись в музыкальной неграмотности нового знакомца, служитель укоризненно поцокал и с тех пор усердно занимался его образованием. Это выражалось в том, что каждый раз, когда Андрей появлялся в бассейне во время его дежурства, он заряжал свой стоявший у бортика магнитофон пленкой с русской классикой и поучительно сообщал, что сегодня Андрею предстоит послушать, скажем, Скрябина или Бородина. И хотя до Андрея, плававшего вполне профессионально и при каждом гребке погружавшего голову, а стало быть, и уши, в воду, музыка доносилась в виде совершенно одинаково неузнаваемых отдельных звуков, достигавших его слуха, только когда голова его на мгновение оказывалась над водой, но вся ситуация в целом выглядела очень трогательно, и можно сказать, что со спасателем Андрей подружился. Правда, мужик этот с самого начала их знакомства окрестил его Майклом, да так дальше и пошло. То ли старикану не запоминалось его настоящее имя, то ли русское “Андрей” ему просто не давалось, а английского “Эндрю” он не любил по каким-то своим таинственным причинам, но Майклом он стал намертво.