— Спасибо, Джим, — прочувствованно заговорил Андрей, вы ведь меня действительно спасли...
— Ну, ну, Эндрю, — перебил Джим, — не будем больше о делах. За мои профессиональные услуги вам еще предстоит расплатиться. В данном случае я просто хотел попрощаться не официально, а по-приятельски, поскольку чувствую к вам расположение. А что адвокат я хороший, это всем и так известно.
Счет от Джима пришел ровно через две недели, в течение которых Андрей уже отзвонил всем друзьям, в первую очередь Алику, чтобы порадовать их своими новостями, и уже начал организовывать перетаскивание оборудования из старого помещения в новое. Счет этот занимал три страницы убористого компьютерного текста и содержал в себе абсолютно всё мыслимое, включая 30 центов за ксерокопирование трех страниц Андреева письма (“Ничего себе, — - улыбнулся Андрей, — по десять центов за страницу, хотя в любом копировочном пункте не дороже пяти! Вот так по центику деньги и делают!”) и какие-то совсем мизерные центы за бензин, сожженный в процессе пятиминутной езды от конторы Джима до университета. Кстати, эти же пять минут на дорогу в один конец плюс пять минут на дорогу обратную были вставлены и в общий расход времени Джима в связи с его делом. В общем, хотя Андрей был готов и последнюю рубаху с себя снять, чтобы выскочить сухим из своих неприятностей, но подведенный на последней странице итог почти в восемь тысяч впечатлял. Впрочем, чек Андрей выписал и отослал мгновенно, понимая уже, что таковы порядки, а порядкам надо следовать. “Во всяком случае, — подумал он про себя, — не знаю, что там правда про адвокатов вообще, но в моем случае никто бы меня кроме профессионала не вытащил, так что плачу за дело!”
Дальше происходило много всякого такого, что непосредственного отношения к этой истории уже не имеет, хотя, с другой стороны, кто вообще знает, что к чему имеет отношение? Андрей перевозил лабораторию в новый корпус, снова монтировал оборудование, сидел за приборами ночами, чтобы хоть как-то наверстать потерянные чуть не три месяца, зализывал душевные раны, учился не замечать любопытных взглядов студентов (особенно студенток!) и преподавателей — впрочем, справедливости ради нельзя не сказать, что эти взгляды довольно быстро прекратились, писал новые статьи, ездил на конференции. В общем, работал. Доходили даже слухи, что он то ли покупает, то ли уже купил шикарный дом неподалеку от университета, к которому он, похоже, привязался всерьез. И совершенно точно было известно, что примерно через год после всей этой истории он быстро и решительно отсудил у этого университета что-то тысяч пятьдесят, когда сильно подвернута ногу на свежевымытой и поэтому сильно скользкой лестнице в своем новом корпусе, справедливо мотивировав случившуюся беду тем, что нерадивый уборщик, нанятый, но плохо проинструктированный университетом, не выставил у опасного лестничного пролета положенный предупреждающий знак. Впрочем, университетские власти сочли это совершенно справедливым и с опасливым почтением оценили его напористость. Но вот о чем известно куда меньше, так это о его сердечных делах. Точнее, совсем ничего не известно. Разве то, что Деби он больше не встречал, хотя, казалось бы, и работали в одном университете. Но он не мог позволить себе риска походов в свой старый корпус — это ему Джим с Бертом растолковали очень хорошо. Да в общем-то не очень уже и хотелось, а уж у Деби-то точно желания появляться поблизости от него быть не могло. Кстати, что по поводу всего происшедшего думала сама Деби, ему тоже узнать так и не удалось — общих знакомых не было, официальные лица с облегчением поставили на этой скоротечно протекшей неприятности жирный крест, а сам он выяснять ничего не пытался. Пару раз он встречал ее имя в журналах, но потом и это прекратилось. И вообще — даже если она всё еще и работала в том же университете, для него она всё равно пребывала как на другой планете. Так и рассыпалась его любовь, примерно поровну распределив свои черепки между кабинетами Кевина и лорда Джима.
Правда, не так давно на странице объявлений в нескольких подряд номерах “Нового Русского Слова” можно было наткнуться на обведенный почти траурной рамкой прямоугольничек, из которого некий профессор американского университета, бывший москвич, с твердым положением и приличным заработком, без вредных привычек и с любовью к чтению и музыке, возраст 37 лет, рост 180 см, стройный и спортивный шатен, сообщал городу и миру, что он желает познакомиться с серьезными намерениями с интеллигентной симпатичной девушкой 20— 25 лет, ростом не менее 165 см, недавно приехавшей в Америку из Москвы или Санкт-Петербурга или даже всё еще живущей в России, но всерьез думающей о переезде. По описанию и приведенному в обратном адресе “до востребования” почтовому индексу вроде бы можно было вычислить Андрея, хотя несколько смущала откуда-то появившаяся “любовь к музыке”. Впрочем, под воздействием душевных травм чего только с человеком не происходит!