Естественно, что сохранить спокойствие Андрею не удалось и последние слова он договаривал каким-то пресекающимся голосом и почти шепотом. Пока он говорил, он кик-то незаметно для себя самого пытался поймать взгляд декана и обращался как бы только к нему, но теперь он обвел глазами и сидевшую прямо перед ним троицу, пытаясь понять, достаточно ли убедителен был, поняли ли они, что он говорит чистую правду, и хватит ли его убежденности и сказанной правды для того, чтобы как-то прекратить это невероятное недоразумение. Ему показалось, что он увидел какое-то подобие сочувствия на лице Кевина и, как это ни странно, в глазах специализировавшегося по рабочему сексу Берга. На адвоката, как и на агрессивную даму, он не произвел никакого впечатления. Адвокат смотрел на него с откровенно насмешливым презрением, а Джин из отдела персонала со столь же откровенной ненавистью. Слово вновь взял адвокат.
— Доктор Левин, — терпеливо-снисходительным тоном заговорил он, — вы совершенно напрасно прибегаете к семантическим уловкам. Не надо говорить нам, что “отношения” — это только когда в них участвуют двое, а ваши личные переживания никакими “отношениями” не являются. В этом никто и не сомневается. Жаль только, что дело обстоит совершенно не так: если бы вы держали ваши мысли при себе, то вы были бы совершенно правы, и нам тут встречаться не пришлось бы. Но как только вы их высказали доктору Тротт, то независимо ни от чего, в том числе и от ее реакции, вы сделали ее участницей этих “отношений” со всеми вытекающими отсюда последствиями. И эти последствия оказались печальными для доктора Тротт и крайне неблагоприятными для вас. И тот факт, что вы делали свои неуместные предложения вполне вежливо, означает лишь то, что вам предстоит нести гражданскую и служебную ответственность, тогда как если бы вы позволили себе какую бы то ни было грубость или явную бестактность, то это вполне могло бы дать основание и для уголовного преследования. И не надо пытаться отшутиться от нас, приводя примеры с приглашением коллег на предмет разговора о хоккее. Из вашего же письма следует, что ваши цели по отношению к доктору Тротт были совершенно иными, а мы здесь разговариваем именно в связи с ними.
Что же касается прозвучавшего здесь вашего утверждения по поводу, так сказать, несмешиваемости личных и деловых симпатий, то позвольте в этом усомниться. Кстати, при первом прочтении вашего письма мы были, скорее, склонны согласиться с вашей трактовкой ситуации, но профессиональный психиатр, сопровождавший доктора Тротт, обратил наше внимание на следующее. По его словам, для будущей работы доктора Тротт было бы предпочтительнее, если бы об этой работе речь в вашем письме вообще не шла. А раз уж вам пришло в голову связать в одном контексте ее ответ на ваши чувства с деловыми отношениями между вами, то, с точки зрения профессионала, это очень плохой знак. Сегодня вы решили быть благородным и говорить, что работа доктора Тротт никак не пострадает в случае ее нежелания пойти навстречу вашим домогательствам, а завтра с таким же успехом сможете потребовать от нее определенной благосклонности под угрозой создать для этой работы сложности! Важно то, что в себе вы с внутренней готовностью связываете сексуальные услуги с рабочими отношениями, а уж как эта связь выразится в реальности, зависит от многих факторов. И именно поэтому мы так настойчиво выступаем против любых личных отношений в паре начальник— подчиненный, особенно если их инициатором выступает начальник. Надеюсь, это вам понятно?
Андрей понимал всё, что сказал адвокат. Более того, он даже видел в его словах несомненную логику. Но как объяснить присутствующим, что его поведение под эту логику не попадает? Что всё было по-другому и ни при каких обстоятельствах не могло бы быть так, как видится им или накрутившим Дебору психиатрам и законникам?.. Этого он в полной растерянности сообразить не мог и ошеломленно молчал.