Университетский поэт
Доцент Семен Семенович Горбуньков в вузе считался человек странным и неблагонадежным. Сложно было понять, что ожидать от этого человека, который стихами реагировал на острые ситуации, которыми изобиловала вузовская жизнь последнего времени. Стихи были, надо сказать прямо так себе, но некоторых они задевали настолько, что декан Николай Иванович, которому это высказывали возмущенно говорил: «Ну, Семен Семенович!»
В этот раз очередные стихотворные опусы доцента настолько перешли рамки, что поговорить с ним получили проректору по инновациям Оскане Александровне Тузовой, важной даме, которая по его мнению чем-то похожей на сову из мультфильма про Винни-Пуха, но большинство сотрудников университета считали, что сова не в пример лучше. Тузова на время отпуска ректора исполняла его обязанности. В этот августовский день, незадолго до начала учебного года, Семен Семенович был вызван в ее кабинет и сразу столкнулся с ледяным взглядом его хозяйки. Но Горбунькова ее строгий взгляд сквозь толстые стекла очков не пугал. Не успев зайти в кабинет проректора, он начал декламировать:
«Оксана, как ты хороша!
Как кошка, съевшая мыша,
Как рысь, настигшая добычу,
Как королева после спича…»
Нужно сказать, что на Тузову эти стихотворные выкладки вовсе не действовали, она усмехнулась, и ее презрительная усмешка заставила наконец доцента замолчать.
– Взрослый мужчина, а ведете себя, как клоун! – строго сказала проректор. – Декан уговаривает потерпеть, что вам год до пенсии, но терпение наше иссякает! Мало того, что сам ничего не делаешь, еще и других деморализуешь! Это что такое?
Она достала из стола несколько исписанных листков и Семен Семенович понял, что кто-то его творчество получило признание на более высоком уровне, чем он смел рассчитывать.
– Это, на ваш взгляд, подбадривает наших преподавателей к заполнению учебных документов, в условиях, когда они и так постоянно возмущены их растущими объемами? – возмущенно спросила Оскана Александровна, ткнув Горбунькову в нос листок в заглавии которого значилось «Учебно-методические инструкции». Их заглавия были такими:
«Ученого из дурака
Поможет сделать УМК»;
«Как написать такие вирши,
Чтобы зашкалил индекс Хирша»;
«Ученый если не дурак,
Заполнить сможет сто бумаг».
– Но тут же нет чего-то плохого, – возразил Семен Семенович. – Там же нет, например, инструкций:
«Как правильно заполнить ФОС
Не вызвав рвоту и понос».
– Значит и такая гадостная инструкция есть, – скривилась Тузова. – Но ведь и это еще не все! Ты думаешь, что твой хвалебный стих о ректоре, когда ему не дали орден Почета, опубликованный в фейсбуке, которым поделились пятьсот человек – это очень здорово?
– А вроде ничего там плохого не было? – пожал плечами Горбуньков. – Я плохо помню содержание, это не такое уж важное стихотворение…
– Плохо помнишь? А ректор выучил его наизусть, первое стихотворение выучил в своей жизни, надо сказать. Освежи в памяти! – и Оксана Александровна протянула ему второй листок, на котором было написано:
«Он дивно прекрасен, умен и речист,
И столь же хорош, как откормленный глист.
Его достижения столь велики,
Что кто их не видит – все сплошь дураки.
К вершинам ведет он команду свою,
В награду за верность подложит свинью.
Развить свое дело успешно сумел,
При этом разрушил столетний задел.
Всегда безусловно он ценит людей,
Всего на порядок ниже, чем поросей.
Награды высокой достоин весьма,
Не орден получит: большого сома».
– Но ему ведь и правда тогда союз промышленников и предпринимателей подарил большого сома, – рассеянно сказал Горбуньков, чем еще больше вывел из себя проректора.
– Однако и это еще не все! Ты замахнулся на министерство! – торжествующе сказала Оксана Александровна и возвела глаза вверх, как бы ожидая не покарают ли гром и молния кощунника, осмелившегося на такую дерзость.
Это стихотворение Семен Семенович помнил:
«Рабочее шло заседанье,
Как добивать образованье.
Его вели: кумир болванов,
Министр тупости Диванов,
Наставник глупых подлецов
Инспектор доблестный Мальцов.
Чтоб людям вверх закрыть все шлюзы,
Они закрыть хотели вузы;
Чтобы тупела профессура,
Писалася макулатура,
Кто ж не хотел ее писать,