Невротическое бегство в мир игр — неподлинных, отчужденных от смысло-жизненных интересов личности, вполне объясним также как заполнение «экзистенциального вакуума», как псевдорешение «проблемы выходного дня», когда человек, «выпадая» из ритма «трудовых будней», не зная «куда себя деть», стремится во что бы то ни стало «убить время» «на поле чудес» или «в мире электронных развлечений». В этих случаях игра выполняет замещающую функцию структурирования свободного времени.
Эффект наслаждения, присущий любой игре, регрессирует, тривиализируется, становится времяпрепровождением. Ясперс об этом упадке духа в сфере игровой деятельности говорит так: «публичное становится материалом для развлечения, частное — чередованием возбуждения и утомления и жаждой нового, неисчерпаемый поток которого быстро предается забвению; здесь нет длительности, это — только времяпрепровождение» [5, с. 309]. Динамика удовольствия неуклонно стремится к «нулевому уровню» интеллектуальной и духовно-эмоциональной деятельности, присущих классическому типу эстетического наслаждения. Все отчетливее на первый план выходит сфера инстинктивного, с ее грубо-эмоциональными способами восприятия и реагирования. «Это выражается в воодушевлении массовым и чудовищным, созданиями техники, огромным скоплением народа, публичными сенсациями, вызванными делами, счастьем и ловкостью отдельных индивидов; в утонченной и грубой эротике, в играх, в приключениях и даже в способности рисковать жизнью» [5, с. 309]. И все это происходит при усилении тенденции к омассовлению во всех сферах общественной жизни, совершается поворот к новому типу празднично-игровой деятельности, к эпохе «массовой культуры», являющейся следствием структурных изменений в социальной жизни.
Такие явления, как нивелировка мнений, унификация восприятия, автоматические реакции, отсутствие индивидуальной позиции в любом виде суждений, конформизм, возрастают и обращают на себя внимание таких мыслителей, как Ж. де Местр, Л. Г. Бональд, Г. Лебон, Ф. Достоевский, К. Леонтьев, Ф. Ницше, О. Шпенглер, Н. Бердяев, К. Маннхейм, К. Ясперс и многие другие. Однако наиболее «резонансной» и впечатляющей работой в этом плане является «Восстание масс» (1930) Х. Ортеги-и-Гассета. Автор рассматривает феномен «массы» в различных ее проявлениях в сфере общественной жизни. «Общественная жизнь далеко не исчерпывается политикой; у нее есть, даже прежде политики, и другие аспекты — интеллектуальный, моральный, экономический, религиозный… она охватывает все наши общие привычки, вплоть до моды на одежду и развлечения» [2, с. 119–120]. Такая тотальность омассовления общества наиболее очевидна в сфере массовой культуры с ее навязчивыми упрощенными стереотипами и развлекательностью поверхностного типа.
Массовой и профанической становится не только сфера потребления, но также и традиционно «серьезная» область человеческого духа — наука. Она, как замечает Ясперс, как и другие формы общественной жизни, оказалась подвержена коррозии вследствие нашествия масс «новых ученых». «Факт превращения свободного исследования отдельных людей в научные предприятия привел к тому, что каждый считает себя способным в нем участвовать, если только он обладает рассудком и прилежанием. Возникает слой плебеев от науки; они создают в своих работах пустые аналогии, выдавая себя за исследователей, приводят любые установления, подсчеты, описания и объявляют их эмпирической наукой» [5, с. 371]. Мимикрия псевдоучености часто приобретает игровые формы, и печально то, что эти «игры» происходят при полном отсутствии иронии, но основательно и серьезно. Такое положение дел тревожит и Германа Гессе. Уничтожающей критике подвергает он не только примитивные игры — развлечения, но и такую псевдоформу Игры, как «игра в науку». Во времена «фельетонистской эпохи» виртуозное владение знаниями, их комбинаторика и изощренная софистика стали и ремеслом, и своего рода «научной деятельностью». Причем эрудиция «игроков от науки», их ловкое жонглирование антикварными интеллектуальными безделушками приравнивалась автором «Игры в бисер» к одной из самых примитивных и незатейливых игр — игре в кости. Доклады с налетом эзотеричности были в моде, особенно если это касалось экзотических для европейского читателя восточных культур. Конъюнктурный, фальшивый характер этих «научных сообщений», очевидный для специалиста, не всегда различим взору человека, не искушенного в науке. «Читались занимательные, темпераментные и остроумные доклады, например о Гете, где он выходил в синем фраке из почтовых карет и соблазнял страсбургских или вецларских девушек, или доклады об арабской культуре, в которых какое-то количество модных интеллектуальных словечек перетряхивалось как игральные кости в стакане…» [1, с. 31]. Неуверенность, неподлинность духовной жизни, отчаяние, ужас — таковы очевидные симптомы старости, упадка и заката западной культуры. Ссылаясь на Ницше, не упоминая Шпенглера, но явно намекая на его работу «Закат Европы» и, видимо, подразумевая работы Хейзинги [4], Ясперса [5], а также других мыслителей Запада, Гессе констатирует «полную деморализацию духа, инфляцию понятий», «циничное спокойствие», «вакхический восторг», «язвительный пессимизм» [1, с. 33].
Утопический проект обновленной, возрожденной Культуры Гессе связывал прежде всего с восстановлением духовных основ общества [1, с. 34], поскольку чисто интеллектуальное развитие вне развития души не могло, по его мнению, спасти гибнущую цивилизацию. Интеллектуализм без опоры на работу духа, «искусство для искусства» сами по себе бесплодны и по сути дела «бесплотны», так как только напряженная духовная работа придает смысл интеллектуальной деятельности, делает ее целостной и придает ей исторически и культурно оправданные формы.