Первыми на переговоры в середине января 1918 г. в Брест явились самозваные представители Украины, которые, ссылаясь на декларацию советского правительства о праве народов на самоопределение, хотели заключить с Германией свой собственный мир. Их прибытие Кюльман и его заместитель Гофман стремились использовать в случае несговорчивости петроградской делегации[34]. Украинская делегация столовалась вместе с германской и всячески давала понять, что с ней договориться будет проще. Немцы, не намеренные воссоздавать независимую Польшу, с легкостью обещали Украинской Раде присоединение к Украине Холмщины.
Вовсе не так рады были прибытию украинской делегации австрийские представители. Свидетельствует Гофман: «Молодые представители киевской Центральной Рады были глубоко несимпатичны графу Чернину» (главе австро-венгерской делегации). Австро-Венгрия боялась «инфекции» сепаратизма и раскола в собственных рядах: если бы она согласилась на присоединение Холмщины к Украине, то рискнула бы навлечь смертельную ненависть со стороны австрийских поляков, а если бы согласилась на определенную степень автономии украинских земель в составе Австро-Венгрии, то тем самым поставила бы вопрос о праве прочих народов на самоопределение в своем многонациональном государстве.
8 января 1918 г. русская делегация во главе с Троцким возвратилась в Брест-Литовск. Она более жестко, чем прежде, отказалась принять германские условия: признать условия такого мира было для большевиков не менее опасно, чем возобновить военные действия. Троцкий вернулся из Бреста с формулировкой «ни мира, ни войны» — довольно бессмысленной, потому что преимущество очевидным образом было на стороне германской армии. Именно германскому командованию было дано решать, навязывать ли русским мир или настаивать на продолжении войны. Германская сторона достаточно хорошо была осведомлена о внутренних сложностях коалиционного правительства большевиков. Они меньше всего ожидали сверхэнергичную пропагандистскую атаку Троцкого, обратившегося через головы дипломатов и правительств к народам Центральной и Западной Европы.
Позже Троцкий вспоминал, что пребывание в Бресте было для него равнозначно «визиту в камеру пыток»[35]. Накануне пересечения границы он говорил провожающим, что «не для того мы свергали свою буржуазию, чтобы склонить голову перед иностранными империалистами и их правительствами». Но он знал, что у правительства большевиков нет средств отразить германское наступление. Первым требованием прибывшего в Брест Троцкого было перенесение переговоров в Стокгольм — в столице нейтральной Швеции наличие у России западных союзников ощущалось бы больше, а возможности революционной пропаганды в обоих воюющих лагерях увеличивались.
Немецкая сторона недооценила Троцкого. В течение нескольких недель шел словесный бой между ним и Кюльманом, и немецкий чиновник, вначале не видевший угрозы в русском эксцентрике, вынужден был все чаще оставлять поле словесной битвы. «Выглядящий внешне как Мефистофель, равно блестящий как полемист, оратор, историк, дипломат, революционный тактик и военачальник, Троцкий был для большевиков находкой. Уступая только Ленину в способности обращать неблагоприятные обстоятельства в преимущества, он был первым в обращении сердец»[36], — пишет американский историк. А другой специалист более краток: «Дьявольски интеллигентный. Дьявольски презрительный, он был одновременно и архангелом Михаилом, и Люцифером революции»[37]. Наряду с речами, предназначенными явно не для германских официальных лиц, Троцкий выпускал по радио обращения «Всем, всем, всем!», и, поскольку мир следил за брестской эпопеей, идеи русской революции распространялись самым эффективным образом.
Гофман вспоминает, как «по приказу Троцкого его зять Каменев произнес речь, от которой у всех сидевших за столом офицеров кровь ударила в голову… Русские могли бы выступать с такой речью лишь в том случае, если бы германская армия была разбита, а русские войска победоносно вступили на германскую территорию»[38]. Русская делегация потребовала подтверждения «деклараций об отделении». Кюльман отверг всякую идею о проведении на отторгаемых территориях референдумов. Обе стороны — германская и русская — пытались использовать в собственных целях принцип права наций на самоопределение. Германская сторона старалась, используя этот принцип, отторгнуть от России Прибалтику и Украину. Русская сторона была уверена, что, следуя этому принципу (не по видимости, а в реальности), Германия не получит шансов даже в Прибалтике. Различное трактование одного и того же принципа привело к тупику в переговорах. Кюльман в поисках выхода из тупика предложил провести выборы в Прибалтике (в условиях, разумеется, германской оккупации). Троцкий парировал это предложение указанием, что насилие препятствует свободному волеизъявлению.
36