— …Я поняла. Похоже мой рассказ вышел несколько противоречивым…— Улин старалась говорить невозмутимо, но Дион заметил, что она с трудом сдерживала слёзы. — Однако я просто неправильно выразилась. Ведь я имела в виду именно сожаление о невозможности вернуться к своей деятельности…поскольку она напрямую касалась общения…хоть и не в полноценном виде.
— Но Улин, — продолжил Дион, — ты также сказала, что была убита чувством вины и одиночества, но перед этим намекнула, что чувствовала опустошение в душе…
— И что же тут странного?
— Я не сомневаюсь, что одиночество опустошает дух, но не думаю, что то же самое можно сказать о чувстве вины.
— Откуда тебе знать, юнец, — едко процедила Улин, — что гигантская вина, лежащая непомерным грузом на твоей душе, не принесёт опустошения, когда ты не в состоянии искупить её и вынужден навечно оставить в себе!?
— …Признаюсь, я не знаю, какого это быть носителем столь душераздирающей вины…— упавшим голосом сказал Дион. По мере того, как он проникался страданиями Улин всё больше и больше, у него начинало невыносимо щемить сердце. — Но разве не даёт чувство вины… осознания…ясности и определённости? Ведь с ним ты знаешь почему терпишь страдания… почему всё вышло именно таким образом…и что ты сделала неправильно. А чувство одиночества может быть сопоставимо с потерянностью…
Улин замолчала, глубоко задумавшись. Невольно задумался и Дион.
А может он был в чём-то виноват?
Когда Улин принялась подвергать резкой критике культуру тёмного народа, он переживал довольно смешанные чувства. С одной стороны, было возмутительно, что Улин так высокомерно и почти фанатично позволяла себе осуждать других демонов из-за того, что те якобы были главной причиной войны. И хуже всего то, что она назвала Тёмные земли, свой родной дом, омутом и источником пагубной тьмы. А с другой стороны, всё это отчасти отражало самого Диона. Он словно впервые в жизни посмотрел на себя со стороны. Увиденное ему не слишком понравилось. Осуждение и неприятие своей Родины в такое время, когда она сильно нуждалась в защите, нравственной опоре и, самое главное, в стойкости своих детей в решении быть верными своей природе казалось так неправильно, малодушно, эгоистично, жестокосердно …и так трагично. Словно добровольное вечное одиночество.
— …Как я и говорила, истинная праведность есть самоотречение…— тихо произнесла Улин после молчаливых раздумий. Фигура её вернулась к более чёткой форме. — Всё верно, перед смертью вся моя жажда искупления и раскаяния была приглушена чувством одиночества…
Я никогда не понимала праведников, которые становились отшельниками и истинно верили, что жили счастливой и духовно насыщенной жизнью. Как демонесса с особенно странным даром слияния с миром и потоком его энергии, я не могла представить себе счастья в изолированности от всех созданий. Тем более, в эмоциональной изолированности от них. Да, я правда мечтала стать безгрешным существом. Но не тем, кто живёт ради одних Богов, пренебрегая земными узами и земным счастьем. А тем, кто живёт этими земными узами ради тёмных и светлых…Пускай «безгрешный» священник никогда не назвал бы подобный образ жизни праведным…Но для души моей, — в этот момент Пустошь озарилась белоснежно-золотым сиянием звезды, вышедшим из груди девушки, — нет более праведного пути.
Очертания тела демонессы достигли наиболее чётких форм, словно Улин на мгновение вернулась к жизни. И дальше она начала растворяться. Вслед за этим из зажёгшейся звезды вышло множество тёмных огоньков, устремившихся ввысь — то были когда-то поглощённые, а нынче освобождённые души.
— Дион, — мягко и плавно произнесла Улин, — спасибо тебе. Я рада, что встретила именно тебя и смогла открыть правду для себя. И прости меня за морализм, навязанный моим мнимым идеалом праведности. Прости, что сказала по поводу тебя и других демонов — я не в праве осуждать ваши решения. Тем более, когда я виновата в этом исходе. Если бы я была более правдива с собой, то не пыталась бы стать тем, кем никогда не хотела быть.
— Не вини себя, Улин. Конфликт в любом случае рано или поздно назрел бы. Ни ты, ни мы все не ответственны за немногих демонов, преступивших закон и разрушивших мир.
— Спасибо за добрые слова…Так или иначе, сделанного не вернёшь, и пусть меня справедливо судит наша Тёмная Богиня. — тело Улин уже почти наполовину растворилось, как она сказала это.
— Дион, прежде, чем я уйду позволь мне спросить кое-что. — вдруг сказала девушка, подлетев ближе к юноше.
— Да, конечно. Что ты желаешь узнать?
— Мне интересно, в чём была причина твоего одиночества…Не думаю, что ты заблудившаяся и застрявшая в ловушке душа вроде меня. Ты также не похож на отшельника…По твоему наряду складывается ощущение, что ты сбежал с какого-то праздника.
— Ох…это…— юноша тут же почувствовал неловкость. В этот момент, находясь перед созданием, которое испытало по-настоящему мученическую участь, Дион думал, что преувеличивал все свои страдания, и они покажутся Улин ничтожными.
— Ты не хочешь рассказывать мне? — слегка удручённо спросила демонесса.
— Нет, не в этом дело. — Дион задумчиво вздохнул. — Откровенно говоря, мне стыдно. После всего рассказанного тобой, мои переживания видятся мне незначительными.
— Тебе не стоит так говорить. — серьёзно и слегка сурово, но с нежным блеском в глазах сказала Улин. —Каждый страдает по-своему, и всё, что заставляет подлинно страдать, не может быть незначительным. К тому же, несчастья и горести — никак не то, что должно делать нас лучше в глазах других. И я точно бы не желала, чтобы кто-то повторил мою участь. Поэтому не стыдись рассказать мне о том, что печалит тебя.
— Я…Мне всегда казалось, что я не такой, как все жители моего города. Многие демоны и даже моя семья никогда не понимали меня …Потому что я не хочу жить по их принципам…Я хочу иного… большего, чем постоянных веселий и отдыха. Однако моя семья считает, что раз я родился среди праздных демонов, то обязан быть таким же, как они. И не имею права жить по-иному. Я вынужден, изображать из себя того, кем не являюсь. Но никакие мои попытки уподобления праздным не дают положительных результатов — я всегда остаюсь чужим и ненужным. Я не могу даже сбежать, как сделала это ты в своё время. Меня вечно преследуют и упрямо не желают отпускать на волю...
— Не верится, что ты назвал свои проблемы незначительными. — понуро произнесла Улин. — Если всё настолько непримиримо в самой семье, то тебе стоит…
— Но я понял кое-что важное благодаря тебе, — добродушно перебил её Дион. — Ты была права, когда сказала «лучше быть сломленным, чем опустошённым» — всё это время, я верил, что был опустошённым. Но, на самом деле, я был всего лишь сломленным, ведь я не был одинок…не так, как ты, Улин. Я не забыт и не брошен. Я связан с теми, кто неравнодушен ко мне. Пускай они не понимают меня и не хотят понимать…но они пытаются заботиться обо мне, хоть забота это безумно эгоистичная, а порой и отравляющая…Но всё же именно её проявления доказывают, что я существую для них. Это точно не оставит меня с чувством пустоты в душе.
Это не значит, что я перестану стремиться к тому, чего хочу и откажусь от борьбы за мечту в угоду им. Я не думаю, что также перестану злиться на них и ругать праздный образ жизни, но…я точно не буду отрекаться от них…от моего дома.
В воздухе засиял серебристый месяц, возникший из груди Диона.
На лице Улин расцвела одобрительная улыбка.
— Могу с уверенностью сказать, что ты являешься аристократом, Дион. Не только по твоему красноречию.
— И по каким же ещё признакам? — немного смутившись, спросил Дион.
— Многие из нас, аристократов, имеют весьма дурную привычку желать большего, чем имеют, — с долей язвительности проговорила Улин, — и далеко не многим хватает силы духа, чтобы добиться этого. Я верю, что ты сильный юноша, Дион и тебе удастся достичь того, чего ты желаешь.