- Ты знаешь... знаешь, - подлетел ко мне Илья. - Она будет!! Знаешь, я у ней с визитом был, - обжег он мне ухо дыханием. - Шикарнейшая женщина!..
- А в ухо-то зачем же плеваться, - приспустил я его немножко с высоты, придавая словам незначительность шутки. - Ты, Илья, сальный какой-то стал... - И я решительно отстранился от его объятий.
- Ну вот, уж и обиделся! - недоумевал он.
Почти одновременно пришел Радофиникин с супругой, рыхлой и маслянистой женщиной сороковатых лет. А следом ввалился и Буслов с Хваком, заходивший куда-то.
- Ну, помирились вы? - спросила Ионина супруга у Буслова, кивая на меня. - Мой-то говорил, будто щелканул ты его.
- Отец Иона вообще невоздержан на язык... - быстро ввернулся я, не глядя на покрасневшего Виктора Григорьича. - А вот в отношениях молодых женщин, - тут бросил уничтожающий взгляд на сжавшегося Иону, - так я вам, матушка, доложу...
- В беззакониях зачат... соблазны обступают... - замямлил он, делая одной половиной лица приятную улыбку, а другой умолял меня молчать.
Я уже предвкушал целый фонтан горючей брани со стороны возгоревшейся матушки, даже уже почти слышал звуки некоторых шлепков, даже приготовился на защиту Ионы, говоря: "Что же вы его по щекам-то хлыщете! Как же он, битый-то, литургию преждеосвященных, например, совершать станет?" Однако в ту же минуту в дверях почти неслышно объявился мой уличный знакомый, которого я так ловко вывалял в снегу. Он вбежал, метнулся вперед и в сторону и, остановясь в трех шагах от двери, посуетил глазами вправо и влево. Сзади него повторяли все его движения две его дочери. Одна очень приятная и круглая девушка с надутыми губками, другая же роста несколько необычного для женщины; при этом для увеличения прически был всучен в голову у ней здоровенный бант из упругой ткани. По дочерям я и догадался, что это и есть пресловутый Ларион, унтиловский змей и злая эпиграмма на человека.
- А, вот ты где, мошенник! - фамильярно прокричал он и помахал, как бы зовя, но я не двинулся с места. Тогда, подбежав, он потормошил меня, окаменевшего. - А, здравствуй, здравствуй! Пришиб ты меня, да ничего, не робей, я не сержусь. Хоть сватайся - не откажу!..
Я промолчал, наблюдая это своеобразное явление во все глаза. Ничего от штопора не было больше в его лице. Он вытискивал скороговорчатые слова сквозь мелкие и частые зубы, которых, казалось, у него было больше тридцати двух, положенных человеку для жевания. И еще он имел какую-то беспокойную косинку в глазах, позволявшую ему видеть несравнимо больше должного. В спине чуть сутул, а ноги держал растопырив, движенья имел быстрые, и волосы шли у него через лысину, от одного уха к другому. Особенно ловко орудовал он указательным пальцем левой руки: левша. Из-под пиджака какого-то злого и отъявленного цвета выглядывала косоворотка, вышитая почти с безумной пестротой. На это и воззрился Буслов, когда здоровался с Ларионом.
- А это старшенькая у меня резвится! - пропел Ларион про вышивку, правой рукой цепко держа Буслова за руку, а левой легонько посунул ему в живот. - Во всем дочкином хожу, до исподнего! Старательна и неугомонна, надоеда такая... и все-то ластится. Да женишки вот гадят, не хотят. Виктору Григорьичу становилось и дрянно, и жарко, а тот все ерзал голосишком и выкидывал штуки. - А вы все дома, сидидом этакой... никуда не кажетесь. А мы вот возьмем да и женим, доберемся до бычка! - И опять тряс бусловскую руку, время от времени игриво посовывая в живот. - Очень, очень приятно совокупиться в приятном и полезнейшем знакомстве. Старшенькую-то у меня тоже Агничкой. Симметрия-с!
- Пусти... - прохрипел Буслов и хотел уже отпихнуть этого хихикающего дракона в пиджаке прямо на улыбавшихся дочерей. Но рука бусловская пришлась в пустое место.
Потому что Пресловутый уже трепал Манюкина по ладошке, уже благословлялся у Ионы, уже пытался слобызать попадью, все еще минуя хозяина. Затем, проделав несколько замысловатых рейсов, Пресловутый встал в уголок и покашлял.
- Гляди, гляди, незваный пришел! - в тоске теребил меня Илья. Проведал и приплелся. Что теперь будет, что будет!..
Он собирался и в третий раз повторить то же, но лицо его, выражавшее безмерность отчаянья, исказилось. Восклицая с силой: "Ах, про самовар-то я и забыл!" - он полетел на кухню. Впрочем, с полдороги его вернул стук в дверь. Рискуя вывихнуть себе позвоночник, Илья молниеносно повернулся и исчез в сенях. Вслед за тем как бы струйка свежего воздуха вбежала в затхлый мрак сообщества нашего и пробудила шепоты, таившиеся в углах. Но не на нее, вошедшую, глядел я теперь, а на гостей. На Радофиникине увидел я вместо обычного эклегидона нечто фиолетовое и шуршащее, Буслов же на этот раз надел какую-то нелепейшую поддевку с короткими рукавами, откуда руки торчали совсем нехорошо. О галстуке Редкозубова умолчу, чтоб не упоминать и о своем: один и тот же черт любовного сумасшествия толкнул нас обоих на эту пошлость.
В числе многих трудностей, препятствующих перу моему легко и привольно резвиться по бумаге, самая главная - незнание мое, сколько строк я должен отдать появлению Раисы Сергевны... Будет мало, если я упомяну лишь об ее темном платье, в длинных рукавчиках которого как бы прятались пальцы. И будет еще менее, если я остановлюсь на скромной ямочке в левой щеке, оставшейся как бы после подавленной улыбки. Ничего особенного или чудесного не было в ее лице, но только в окружении глаз ее было нескончаемо грустно. Вместе с тем я ощутил какую-то виноватость перед ней и за приплюснутость Ионина носа, и за жирное худосочие манюкинского лица, и за столь нахальную самостоятельность моего галстука, что я чувствовал себя лишь придатком этого своего собственного придатка. Она, видимо, заметила все перечисленные особенности наши, потому что...
И вот уже меня отвлекают от наблюдений моих. Пылающий Редкозубов трубным голосом пригласил гостей к столу, причем я по глупой поспешности сел раньше времени и тут только заметил соседок моих: слева - старшую Агнию, пахнущую тараканами и пудрой, справа - супругу Ионы. Обе кусали губы: первая от кокетства, вторая из ревности, ибо Иона, накладывая гостье на тарелку, такое выделывал с лицом своим, будто на гармошке играл. Я перекинул глаза на странного редкозубовского знакомого, все продолжавшего есть и есть с педантичностью мясорубки. И тут услышал я явственный шепот моей соседки слева, показывавший, что в ее обычае брать быка прямо за рога.
- Как вас зовут? - спросила она, нагибаясь ко мне, причем я почти уткнулся длинным носом своим в жилистую и сухую ее шею.
- Меня зовут Павлом, - отрезал я.
- А я сегодня без корсета, - подумав, сказала она.
- Отчего ж это вы так? - покосился я, скрежеща зубами.
- А я когда в плохом настроении, всегда без корсета! - улыбнулась она. И тут мое удивление превзошло все меры отвращения моего - я прекрасно различил пожатие моего колена.
- Виноват, это моя коленка, - почти визгнул я Агнии.
- Это не я, - испугалась та.
- Это я, извиняюсь, - сказал редкозубовский приятель, просовываясь через Агнию ко мне. - Не дадите ли мне хвостик?
- Какой хвостик? - Я тупо поводил глазами, подозревая нарочное издевательство.
- Рыбки вон той... рыбий! - очень вежливо, но грубым голосом пояснил он.
Со смущением я прислушивался к начинающимся разговорам. Гости вели беседу попарно и так тихо, точно опасались подслушиванья, но я обострил слух. Ларион упрашивал Илью не стесняться его присутствием, но по лицу Ильи было видно, что он думает о нем столько же, сколь о ножке своей кровати. Младшая Агния, волнуясь и хорошея до чрезвычайности, выспрашивала у Раисы, в моде ли теперь вельветовые платья с гипюровыми воротниками. Манюкин, весь горя, повествовал о чем-то Буслову, а тот деланно улыбался и хрипел: