Ей пришлось пропускать встречи в церковном кружке. Когда подходила ее очередь покупать всем кофе, она не могла позволить себе потратить 29 центов5. Чтобы не копить долги в семейной лавке, она часто обходилась без еды, но всегда следила за тем, чтобы Говард был сыт6.
В одну из суббот, за две недели до первого дня рождения Уоррена, в центре города можно было видеть огромные очереди перед банками. На улице стояла почти сорокаградусная жара, пот лился с людей ручьями. Но все терпеливо ждали возможности вызволить свои деньги из полуразорившихся банков. Очередь медленно двигалась с раннего утра до десяти вечера, люди молились, пересчитывая стоящих перед ними: «Господи, пусть на меня хватит денег»7.
Но не все молитвы были услышаны. В тот месяц в штате закрылись четыре крупных банка, оставив вкладчиков ни с чем. Одним из них был и Union State Bank, работодатель Говарда Баффета8. Фамильная легенда гласит, что Говард отправился в банк утром 15 августа 1931 года, спустя два дня после своего дня рождения. Двери банка оказались наглухо закрытыми. Говард остался без работы и без денег30.
Нужно было как-то кормить двоих детей, но он не знал, что делать. Другой работы у Говарда не было.
В течение двух недель Говард и его новые партнеры Карл Фальк и Джордж Скле-ничка зарегистрировали брокерскую компанию Buffett, Sclenicka & Со9. Заняться работой на бирже в эпоху, когда никто не хотел покупать акции, было поистине нестандартным решением.
Спустя три недели Англия отказалась от золотого стандарта31. Государство, погрязшее в долгах, печатало все больше и больше денег, чтобы избежать банкротства и рассчитаться с кредиторами. Подобный фокус могло себе позволить только правительство. Это выглядело так, как будто страна с самой стабильной и ходовой валютой вдруг объявила: «Мы начнем выписывать вам чеки без покрытия, а вы можете делать с ними все что душе угодно». После этого заявления доверие к прежде стабильным финансовым организациям было подорвано, рынки рухнули по всему миру.
Экономика Соединенных Штатов, и без того трещавшая по швам, обрушилась словно карточный домик, потащив за собой банки и финансовые организации. Картина была неизменной от города к городу: вереницы вкладчиков устремлялись к кассовым окошкам и уходили ни с чем32. Однако посреди этого хаоса бизнес Говарда разрастался. Поначалу его клиентами были преимущественно члены семьи и друзья. Он продавал им сравнительно безопасные ценные бумаги: акции предприятий коммунального обслуживания и муниципальные облигации. В первый же месяц фирма начала приносить доход. Пока мир скатывался в пучину финансовой паники, Говард на комиссионных заработал 400 долларов33. В последующие месяцы, когда и накопления населения, и доверие к банкам испарялись, он упорно придерживался консервативных вкладов, с которых и начинал. Он стабильно расширял свой бизнес и клиентскую базу10. Удача повернулась к его семье лицом.
Вскоре после того, как Уоррен отметил свой второй день рождения, в марте 1932 года был похищен и убит двадцатимесячный Чарльз Линдберг-младший. По словам известного публициста Генри Менкена, похищение сына «Одинокого Орла» стало величайшей сенсацией со времен воскрешения Христа. Родители по всей Америке начали панически бояться за своих детей, и Баффеты не были исключением11. Примерно тогда же Говард попал в больницу с сердечным приступом. Врачи обнаружили у него болезнь сердца и наложили на его образ жизни множество ограничений12. Он не должен был поднимать тяжести, бегать и даже плавать. Вся жизнь Лейлы теперь вращалась вокруг него. И неудивительно — ведь Говард был прекрасным принцем, спасшим ее от жалкой участи оператора линотипа. Ее ужасала даже сама мысль о том, что с ним может случиться что-то плохое.
Уоррен и без того был осторожным ребенком, вздрагивавшим от каждого шороха. Едва научившись ходить, он старался «прижаться» к земле и даже передвигался на полусогнутых ногах. Когда мать брала его на собрания церковного кружка, он спокойно сидел у нее в ногах. Она развлекала его импровизированной игрушкой — зубной щеткой. Уоррен мог спокойно глазеть на щетку по два часа кряду13. О чем только он думал, разглядывая ее щетинки?
В ноябре того же года, в разгар кризиса, президентом США избрали Франклина Делано Рузвельта. Говард был уверен, что этот отпрыск богатого и респектабельного семейства, не знавший ничего о нуждах простого народа, окончательно обесценит национальную валюту и пустит страну по миру14. Готовясь к худшему, он припас на чердаке мешок сахара. К этому времени Говард в своем деловом костюме, с редеющими темными волосами и глазами, близоруко смотрящими из-под очков в тонкой оправе, выглядел эдаким подобием Кларка Кента34. Он держался очень доброжелательно, всегда с искренней улыбкой на лице. Но как только разговор заходил о политике, он взрывался. Каждый вечер за ужином разражалась гроза, как только Говард начинал обсуждать новости прошедшего дня. Дорис и Уоррен, скорее всего, понятия не имели о том, что имеет в виду их отец, разглагольствуя об ужасах, ожидающих страну теперь, когда Белый дом захватили демократы. Но термины вроде «социализма» все же оседали в их детских головках. Отец вызывал у них благоговение, и они внимательно следили за тем, как после ужина он усаживался в красное кожаное кресло в гостиной, отгородившись от мира стопкой вечерних газет и журналов.
В доме Баффетов было допустимо обсуждать вопросы политики, финансов и философии, но не чувства15. Сдержанность не была редкостью в то время, но Говард и Лейла давали сто очков вперед любым сухим и строгим родителям. Никто из Баффетов никогда не произносил «Я люблю тебя» и тем более не целовал детей перед сном.
Однако со стороны Лейла казалась идеальной женой и матерью. Ее называли живой, энергичной, никогда не унывающей и даже «болтушкой»16. Она любила рассказывать о себе, опуская при этом неловкие моменты. Она много говорила о своих родителях и о том, как ей повезло вырасти в христианской семье. Но самыми ее любимыми были истории о жертвах, на которые им с Говардом пришлось пойти. Она, к примеру, пожертвовала тремя годами обучения в школе, чтобы заработать на колледж, а когда Говард только начинал свой бизнес, он четыре месяца не мог ничего продать. Конечно, Лейла любила говорить и о том, как пешком ходила в молочный магазин, чтобы не тратиться на трамвай, и о приступах невралгии (которую часто путала с мигренью). Виновниками этих приступов она считала годы, проведенные за постоянно стучащим линотипом35. Несмотря ни на что, она вела себя так, будто должна была все успеть, и ни капли себя не жалела — в ее распорядок дня входили и партии в бридж, и вечные барбекю, и дни рождения, и годовщины, и визиты, и ужины с членами церковного кружка.
Она навещала соседей чаще, чем кто-либо, пекла больше всех печенья и писала больше всех поздравительных записок. Однажды во время беременности она в одиночку приготовила ужин для всей семьи, занюхивая утреннюю тошноту куском мыла17. Но всю ее жизнь определяла одна идея — все ради Говарда. Ее золовка Кэйт Баффет говорила, что Лейла постоянно приносила себя в жертву18.
Но у чувства ответственности и безоглядного самопожертвования Лейлы была и обратная сторона — стыд и осуждение. Когда Говард по утрам уезжал на работу на трамвае, а Дорис и Уоррен одевались или играли, Лейла внезапно набрасывалась на детей. Иногда по ее тону можно было догадаться, что вот-вот разразится буря, но чаще всего ничто не предвещало беды.
«Каждый раз, когда мы говорили или делали что-то неправильное, разражалась неутихающая буря. Мать бесконечно припоминала все наши прошлые прегрешения. И хотя она иногда списывала эти вспышки гнева на невралгию, но никогда это не показывала».
В гневе Лейла хлестала детей словами снова и снова, каждый раз говоря одно и то же — их жизнь слишком легка, а ее страдания безграничны. Она кричала, что они неблагодарные, никчемные и эгоистичные и им должно быть стыдно за это. Она цеплялась к каждому их реальному и предполагаемому промаху, чаще направляя свой гнев на Дорис. Ее тирады могли продолжаться час или даже два, Лейла раз за разом повторяла свои обвинения. Уоррен вспоминает, что она не могла остановиться, пока дети не начинали всхлипывать. «Она успокаивалась, только доведя нас до слез», — рассказывает Дорис. Уоррен был вынужден наблюдать за ее вспышками гнева, не имея возможности защитить сестру и отчаянно пытаясь избегать выпадов в свой адрес. Было понятно, что агрессия матери не была случайной и в какой-то степени она могла ее контролировать, но неясно, осознавала ли она, как в этой ситуации должен вести себя родитель. Но к тому моменту, как Уоррену исполнилось три года и родилась их младшая сестра Роберта, или Берти, души Уоррена и Дорис уже были безвозвратно травмированы.