Он не уроженец гор? сказал мистер Хеккет.
Говорю же тебе, я ничего не знаю, вскричал мистер Никсон. Ничего.
За этими гневными словами последовало молчание, со стороны мистера Хеккета — оскорбленное, со стороны мистера Никсона — сокрушенное.
У него здоровенный красный нос, сказал мистер Никсон нехотя.
Мистер Хеккет задумался.
Ты не спишь ли, дорогая? сказал мистер Никсон.
Задремываю, сказала миссис Никсон.
Это человек, которого ты знаешь будто бы всю жизнь, сказал мистер Хеккет, который последние семь лет должен тебе пять шиллингов, и все, что ты можешь мне сказать, — это что у него здоровенный красный нос и нет постоянного адреса. Он помолчал. Он добавил: И что он опытный путешественник. Он помолчал. Он добавил: И что он значительно моложе тебя, что, надо сказать, обычное дело. Он помолчал. Он добавил: И что он честен, мягок и порой немного странен. Он сердито воззрился на лицо мистера Никсона. Но мистер Никсон не видел этого сердитого взора, поскольку смотрел на нечто совсем другое.
Думаю, нам пора, сказал он, не правда ли, дорогая?
Через мгновение последние цветы канут во тьму, сказала миссис Никсон.
Мистер Никсон поднялся.
Это человек, которого ты помнишь, сколько себя, сказал мистер Хеккет, которому ты семь лет назад одолжил пять шиллингов, которого ты сразу же узнаешь на изрядном расстоянии и в темноте. Ты говоришь, что ничего не знаешь о его прошлом. Я вынужден тебе верить.
Ничто тебя не вынуждает, сказал мистер Никсон.
Я выбираю верить тебе, сказал мистер Хеккет. И в то, что ты не можешь рассказать о том, чего не знаешь, я тоже хочу верить. Это обычное дело.
Тетти, сказал мистер Никсон.
Но что-то ты должен знать, сказал мистер Хеккет.
Например, сказал мистер Никсон.
Как ты его встретил, сказал мистер Хеккет. При каких обстоятельствах он с тобой соприкоснулся. Где его можно увидеть.
Какая разница, кто он такой? сказала миссис Никсон. Она поднялась.
Возьми меня под руку, дорогая, сказал мистер Никсон.
Или чем он занимается, сказала миссис Никсон. Или как он живет. Или откуда он явился. Или куда он направляется. Или как он выглядит. Какое это может иметь для нас значение?
Я и сам задаюсь тем же вопросом, сказал мистер Хеккет.
Как я его встретил, сказал мистер Никсон. Да я помню это не больше, чем встречу с собственным отцом.
Боже правый, сказал мистер Хеккет.
При каких обстоятельствах он со мной соприкоснулся, сказал мистер Никсон. Однажды я встретил его на улице. Он был бос на одну ногу. Забыл, на которую. Он отвел меня в сторонку и сказал, что ему нужно пять шиллингов, чтобы купить ботинок. Я не смог ему отказать.
Но никто не покупает один ботинок, воскликнул мистер Хеккет.
Возможно, он знал место, где его могли сделать по мерке, сказала миссис Никсон.
Мне ничего об этом неизвестно, сказал мистер Никсон. Что до того, где его можно увидеть, то его можно увидеть на улицах там и сям. Но увидеть его можно не часто.
Он, конечно, человек образованный? сказала миссис Никсон.
Думаю, это весьма вероятно, сказал мистер Никсон.
Мистер и миссис Никсон рука об руку двинулись прочь. Однако, едва успев отойти, вернулись. Мистер Никсон наклонился и зашептал мистеру Хеккету на ухо, мистер Никсон, не терпевший даже малейшего намека на холодок в отношениях.
Пьет? сказал мистер Хеккет.
Господи, да нет же, сказал мистер Никсон, он не пьет ничего, кроме молока.
Молока, воскликнул мистер Хеккет.
Не прикоснется даже к воде, сказал мистер Никсон.
Что ж, сказал мистер Хеккет устало, полагаю, я весьма тебе обязан.
Мистер и миссис Никсон рука об руку двинулись прочь. Однако, едва успев отойти, услышали крик. Они остановились и прислушались. Это был мистер Хеккет, кричавший в ночи: Рад был с вами познакомиться, миссис Нисбет. Миссис Никсон, сжав покрепче руку мистера Никсона, крикнула в ответ: Я тоже, мистер Хеккет.
Что? крикнул мистер Хеккет.
Она говорит, что она тоже, крикнул мистер Никсон.
Мистер Хеккет снова ухватился за подлокотники. Несколько раз быстро качнувшись вперед, а затем опрокинувшись назад, почесал верхушку своего горба о спинку. Посмотрел на горизонт, на который вышел посмотреть и который видел так мало. Теперь совсем стемнело. Да, теперь западное небо было как восточное, которое было как южное, которое было как северное.
Уотт врезался в носильщика, катившего молочный бидон. Уотт рухнул, его шляпа и сумки разлетелись. Носильщик не упал, но выпустил бидон, который с грохотом шлепнулся на скошенный обод, с лязгом покачался на основании и наконец замер. То была счастливая случайность, поскольку, упади он на бок, полный, возможно, молока, тогда, как знать, молоко растеклось бы по всей платформе и даже рельсам под поездом и пропало.
Уотт поднялся, не слишком удрученный падением, что было для него делом обычным.
Чтоб тебя черти скрючили, сказал носильщик.
Он был симпатичным, хотя и грязным малым. Железнодорожным носильщикам с их работой очень трудно сохранить свежесть и чистоту.
Не видишь, что ли, куда прешь? сказал он.
Уотт не стал отвечать на это экстравагантное предположение, брошенное, по правде сказать, в гневном запале. Он наклонился подобрать шляпу и сумки, но распрямился, так этого и не сделав. Он чувствовал, что не волен заняться этим, пока носильщик не закончил его распекать.
Мало того что слепой, так еще и немой, сказал носильщик.
Уотт улыбнулся, сцепил руки, прижал их к грудной клетке и держал там.
Уотт и раньше видел, как улыбаются люди, и полагал, что понял, как это проделывается. И действительно, улыбка Уотта, когда он улыбался, больше напоминала улыбку, чем усмешку, к примеру, или зевок. Но в улыбке Уотта чего-то не хватало, недоставало чего-то маленького, и люди, видевшие ее впервые, а большинство людей, ее видевших, видело ее впервые, порой пребывали в сомнениях по поводу того, какое именно выражение лица подразумевалось. Многим казалось, что он просто скалит зубы.
Уотт редко пускал в ход такую улыбку.
Впечатление, произведенное ею на носильщика, выразилось в том, что на ум ему пришли слова бесконечно менее любезные, нежели те, что он уже употребил. Однако он так и не произнес их в адрес Уотта, поскольку вдруг подхватил бидон и проворно покатил его прочь. Приближался начальник станции, некто мистер Лоури.
Это происшествие было слишком обычным, чтобы возбудить какой-либо интерес у очевидцев. Но нашлись ценители, от которых не ускользнули необычность Уотта, его появления, падения, подъема и последующих ужимок. Они были довольны.
Среди них был продавец из газетного киоска. Он все видел из своего теплого гнездышка, устроенного из книг и периодических изданий. Теперь, когда самое лучшее осталось позади, он вышел на платформу, собираясь закрыть киоск на ночь. А посему опустил и запер рифленые ставни. Он, казалось, был человеком резким более обычного, к тому же испытывал неослабную ментальную, душевную и, возможно, даже физическую боль. Сразу бросалась в глаза его кепка, возможно — из-за снежно-белого лба и сальных черных кудрей, на которых она сидела. Потом взор устремлялся на кривящийся рот, а затем уж — на все остальное. Усы, довольно красивые, по неким туманным причинам казались излишними. Однако все думали о нем как о человеке, который, помимо всего прочего, никогда не снимает кепки — простой синей матерчатой кепки с козырьком и пуговкой на макушке. Поскольку велосипедные прищепки он тоже никогда не снимал. Из-за этого штанины его торчали широко врозь. Он был небольшого росточка и сильно припадал на одну ногу. Его передвижение напоминало быструю последовательность незаконченных коленопреклонений.
Он поднял шляпу Уотта и подал ему, сказав: Сэр, думаю, это ваша шляпа.
Уотт посмотрел на шляпу. Была ли это его шляпа?
Он надел ее на голову.
Продавец вышел из двери в конце платформы, ведя свой велосипед. Он снесет его по каменным ступеням и поедет домой. Там сыграет партию в шахматы между гроссмейстерами по учебнику мистера Стонтона. На следующее утро снова занесет велосипед по лестнице. Тяжеловато, поскольку велосипед очень хороший. Его бы проще оставлять внизу, однако он предпочитал держать его подле себя. Звали этого человека Эванс.