– Э-э-э-э, ты как себя чувствуешь, кисюнь? – Андре поперхнулась стратегическим запасом воздуха в объёмно-силиконовой груди и опасливо посмотрела на Надьку.
– Да я не тебе! Мышь обнаглел окончательно. Мало того что метит по углам, так ещё повадился когти точить о портрет французского пёсика, – отмахнулась Надин. – Дождётся, нарисую его в натюрморте…
Здесь необходимо сделать отступление и пояснить, насколько страшной для любимого кота была угроза хозяйки.
Моя подруга к сорока годам имела определённую репутацию. Её картины пользовались некоторым успехом во Франции, Голландии, Англии и Финляндии. Короче, за пределами России. «Нет пророка в своём отечестве», – фальшиво-философски повторяла художница, читая очередную ядовитую статью критика З. А. Мурашко о выставке картин Надин Дельфининой в Москве или Санкт-Петербурге (Зиновий Мурашко, в прошлом мимолётное Надькино увлечение, мелочно пакостил отвергшей его женщине).
«Эх, сфотать бы этого замурашку на следующей презентации! – мстительно предвкушала моя подруга, пробегая глазами строчки про отсутствие перспективы и нарушение пропорций на её картинах. – Какой бы портрет в гипсе мог получиться…»
Надька – действительно талантливая художница. Одно страшно: все до единого, кого она избирала в качестве прототипа или натурщика для своих портретов, плохо заканчивали. Причём ровно так, как задумывала Надин.
Так, стоило моей подруге нарисовать свою любимку – аквариумную рыбку Кошку в общей панораме с тефалевой сковородкой (Надька всегда отличалась некоей экстравагантностью в выборе имён для домашней живности), рыба приказала жить долго, но счастливо. То, что на холсте получилась заметная трещина на аквариуме – художественная находка-недоработка Надин.
Глупо верить, что именно картина стала причиной кончины золотой рыбки, спокойно прожившей больше трёх лет. Стоило Надьке отлучиться на два дня в Москву на выставку в ЦДХ, где экспонировалась и злополучная «Кошка-рыбка», как по приезде художница увидела свою любимицу на полу. Мёртвой. Моя подруга истерически-сладко оплакала подсушенный красно-золотистый трупик в обрамлении стекляруса мистически треснувшего аквариума. С не меньшей горечью и сладострастием она оплакивала сломанную ногу своей бывшей свекрови.
Как мне кажется, Надьке нужно открывать фирму «Порча по портрету». Это бы враз решило все финансовые проблемы художницы.
Бронебойные кисти моей подруги творят в некотором роде чудеса. Дольше всех сопротивлялась Надькиному творчеству её бывшая свекровь. Надин рисовала Людмилу Эрнестовну трижды. С разной степенью последствий для матери бывшего мужа.
– Надь, – антимузыкально проскрипела Андре, – а что было с Людмилой Эрнестовной после того, как ты её изобразила в кресле венецианского дожа? – Моя подруга-певица задумчиво рассматривала пасофное седалище с колёсиками в центре непропорционального триптиха.
– Перелом шейки бедра, инвалидная коляска – бывший тесть купил, – на автопилоте бросила Надин. – Эй, это ты на что намекаешь, Ань?
Литровая бутылка абсента, припасённая ещё с прошлого раза, грознула по лакированной поверхности стола вслед за лиловыми фужерами.
– Нет, только не зелёные феи сегодня! Напьёмся ведь в хлам… – простонала почти фальцетом Андре. – А у меня завтра запись в студии.
Закурив, Надежда разлила абсент по фужерам.
– Петь ты можешь в любой степени опьянения и похмелья. Проверено на практике. Другой вопрос, как петь… Я больше за Лейку переживаю – как там её свидание проходит?
– У Лейки свидание? Правда? – Аня бросила недоверчивый взгляд на подругу, пропустив мимо ушей её колкости. – Ты знала и молчала? Ну ты и партизанка! А от меня-то чего скрывать? Я что, враг Лейкиному счастью? Пусть ей наконец повезёт.
Залихватски опрокинув в себя содержимое фужера, Андре стукнула им по столу:
– Наливай, кисюнь. Давай выкладывай подробности…
Подруги проговорили полночи – о себе, обо мне, о нас. И конечно, о мужиках. А куда же без них? Без них, пусть придуманных и далёких, – ни выпивки, ни разговора.
4
Непродолжительная беседа с мудрым человеком стоит месяца общения с книгами.
Раннее утро того дня, среды, встретило не просто жарой – духотой невероятной. В метро от «Ломоносовской» до «Гостиного двора» я почти теряла сознание от спёртости воздуха, запаха тел и парфюма.
Ларёк «Роспечать» у Гостинки, где я торговала, сырком плавился на солнце. Казалось, даже стены размягчились от жары. И вот-вот плавно обмякнут и опустятся на брусчатку.