Макариос представлял собой впечатляющую фигуру — черная борода, клобук, длинные одежды. Он проповедовал энозис с пылкостью и фанатичностью. Его проповеди, политические и религиозные, являлись смесью музыки и поэзии, а мягкий и приятный голос звучал ритмично и мерно, словно епископ читал стихи. Макариос, окруженный сигаретным дымом в своей обветшалой резиденции, преднамеренно пытался напоминать дельфийского оракула. Он был откровенным и искренним, но двусмысленным, динамичным, но загадочным, вдохновляющим, но хитрым. Ему удавалось передавать благожелательность сквозь слегка прикрытые глаза, улыбаться, но, тем не менее, оставаться бесстрастным. Видевший его американский обозреватель назвал Макариоса «благочестиво выглядевшей копией Иисуса Христа», а заодно — «самым хитрым из греков»[3477].
Зато полковник Джордж Гривас был неприкрашенным, открытым и откровенным фанатиком — прямым, жестоким и безжалостным. Он по старинке свято верил в дисциплину, имел жесткие, торчащие во все стороны усы. Со времени обучения в школе в Никосии этот человек верил в «крестовый поход ради более великой Греции»[3478]. Во время войны он основал роялистское движение сопротивления в материковой части Греции, хотя оно уделяло больше времени убийству коммунистов, чем борьбе с немцами. В дальнейшем он решил, в духе Ирландской республиканской армии, что британцев можно удалить только силой. Полковник встретился с этнархом, они договорились о цели энозиса, и дали священную клятву ее добиться. Но освободители не соглашались в методах. Макариос надеялся сопротивляться насилию саботажем, а Гривас с помощью греческого правительства готовился к яростной партизанской войне. Но какой бы ни была тактика, киприоты к 1954 г. знали: восстание неизбежно, оно скоро начнется. Этнарх так и не определился насчет кровопролития. Но он объявил: «Мы примем помощь даже из нечистых рук»[3479].
Несмотря на зловещие знаки, лишь немногие британцы понимали, что Кипр находится на грани восстания. Это частично происходило потому, что они отделялись от местного сообщества. Губернатор жил на удалении от всего. В жаркий период он перебирался в горы Тродос, в серое каменное здание, построенное в 1880 г. под руководством Артура Римбуда и напоминавшее «шотландский охотничий домик»[3480]. В остальное время он уединялся в новом Доме правительства — внушительном здании, спроектированном так, чтобы напоминать местную французско-готическую и греческую православную архитектуру. Там имелся купол, башня и винтовая лестница, а также горгульи из песчаника и камины из известняка. В здании были кованые железные балюстрады, деревянные галереи, материалы для которых привозились со всей империи — например, бирманский тик, канадский клен и колумбийская сосна добавлялись к местному эвкалипту, можжевельнику, рожковому дереву, казуарине и кипарису. Занавески украшала вышивка ручной работы с геральдическими знаками, также бросался в глаза вытесанный из камня герб.
Губернаторы жили довольно скромно, если говорить о частной жизни. Их тяжелая мебель «была расставлена, словно на складе для хранения», а в спальне стояли «две уродливые простые кровати и ужасные маленькие прикроватные тумбочки, очень высокие. В них имелось место для горшка»[3481]. Вскоре высшие представители Британии станут пленниками в собственном доме, окруженные стражниками, фонарями и колючей проволокой.
Британские чиновники были почти такими же недоступными. Они стали лучше по сравнению со временем, о котором вспоминает один путешественник: «Я никогда не забуду ужас английского клуба, бугорки колен гражданских служащих средних лет в шортах, их омерзительные разговоры о местных жителях». Но администраторы оставались отдельной кастой. Лишь немногие из них могли говорить на современном греческом языке. Еще меньшее количество встречалось с киприотами, «кроме как в процессе выполнения обязанностей»[3482].
Британские гражданские экспатрианты тоже держались сами по себе. Многие из них приехали с аванпостов империи, добившихся независимости. Их существование представляло собой «безупречную монотонность, в атмосфере душащей инертности». Они жили в ужасающих виллах, которые напоминали дома в Уимблдоне, а на старости лет — в отеле «Доум». «Создавалось впечатление, будто все забытые пенсионеры между Фолклендскими островами и Скарборо отправили по представителю на всемирную конференцию по долгожительству». Они выходили к морю, играли в различные игры. Они ездили в церковь в Моррис-Майнорс. Они пили в яхт-клубе. Во второй половине дня по воскресеньям они слушали военный оркестр, который играл выборочные куски из «Оклахомы» в английском клубе, где на самом почетном месте висел портрет королевы работы Аннигони. Они «страдали в агонии, опасаясь мысли, что их не пригласят в Дом правительства на день рождения монарха».
3477
A.James, «Keeping the Peace in the Cyprus Crisis of 1963-64» (Basingstoke, 2002), 8. Американским обозревателем был Джордж Болл.