Британцы хотели двигаться к конвергенции систем «на поезде-экспрессе, следующем без остановок». Поэтому они капитулировали и стали скрываться, лицемерить и притворяться. Правительство тайно согласилось отложить дальнейшие конституционные перемены и провело ложный опрос общественного мнения для подтверждения, что этого же хотят китайцы из Гонконга. На самом-то деле, они хотели противоположного. Миллион местных жителей доказал это, когда демонстранты вышли на улицы весной 1989 г., протестуя против убийства сотен сторонников демократии в Пекине на площади Тяньаньмэнь.
Никто не пришел в больший ужас от этого зверства, чем Маргарет Тэтчер. По словам ее друга Вудро Вьятта, «она была очень расстроена из-за того, что мы можем передать Гонконг этим ужасным людям, которые совершают подобное со своими подданными»[3650]. Ее ответом было разрешение пятидесяти тысячам главных администраторов и бизнесменов колонии поселиться в Соединенном Королевстве. «Тори» правого крыла выступили против этой меры. Но новый министр иностранных дел Дуглас Хёрд убедительно заявил: «Последняя важная глава в истории империи не должна заканчиваться жалким образом».[3651]
Конечно, имелись границы и у британской щедрости. И премьер-министр признала: единственный способ защитить народ Гонконга — это сотрудничество с Китаем. Посему Великобритания не отреклась от совместной декларации. В действительности Хёрд обменялся конфиденциальными письмами с китайцами и позволил им кодифицировать уступки в Основном законе, обнародованном в 1990 г. В частности, он согласился, что Гонконгу следует получать только постепенное приращение демократии. В 1991 г. будет восемнадцать прямо избираемых депутатов Законодательного совета, в 1997 г. — двадцать, а в 2003 г. — тридцать (половина от общего количества).
Но произошло ужасающее упущение, последнему губернатору не сообщили об этом соглашении.
Губернатора назначил новый премьер-министр, его друг Джон Мейджор. Крис Паттен был успешным бывшим министром и председателем Консервативной партии. Он потерял свое место во время всеобщих выборов 1992 г., для победы на которых многое сделал. Паттен — динамичный политик, обладающий напористостью, шармом, чувством юмора и щедростью. Он чувствовал необходимость прикрыть жителей Гонконга от так называемых «мясников из Пекина». Он намеревался успокаивать страхи колонии и отвечать надеждам, быстрее расширяя право на голосование и сильнее укрепляя права человека.
Его поддерживали Мейджор и Хёрд (который изменил курс из уважения к премьер-министру). Посему Паттен объявил о своих планах без консультации с китайскими лидерами. Но он сам правильно предсказал их реакцию: «Я думаю, некоторые из них подозревают, что мы в Гонконге, придя к демократии довольно поздно, пытаемся построить какую-то демократическую часовую бомбу, чтобы взорвать их систему, разбив ее вдребезги».
Китайцы ответили в стиле Мао, объявив Паттена «змеей», «наемным убийцей», «клоуном», «грязным обманщиком», «танцором танго», «напыщенной проституткой» и «нарушителем в тройном размере»[3652].
Британские критики, особенно, те из них, что давно занимались Китаем, выступали столь же оскорбительно. Сэр Перси Крэддок осудил опасную и безрассудную политику[3653], сказав: Паттен преследует честолюбивые замыслы, «занимает «героическую позу»[3654] и успокаивает свою совесть за счет жителей Гонконга.
Несомненно, последний губернатор руководствовался более чистыми мотивами, пытаясь оставить свой след. Он был горячим сторонником системы Вестминстера и пытался компенсировать прошлый конституционный провал Британии и удовлетворить стремления людей, которых ждет поглощение тиранией с красными зубами и когтями. Но Паттен, который не имел опыта в Китае, неправильно оценил ситуацию. Он не понимал, насколько крах коммунизма в Европе усилил паранойю в Пекине, не оценил горечь китайцев из-за того, что представлялось последним примером империалистического сутяжничества.
Заместитель премьер-министра Майкл Хеселтин, который увеличил торговлю в Китае, не был единственным среди коллег Паттена, признавших это. «Как можно ожидать от китайцев признания такого одностороннего подхода настолько близко к 1997 г.? Мы управляли Гонконгом достаточно долго, чтобы ввести демократическую конституцию, если бы считали ее необходимой или желательной. Возможно, нас дискредитировало то, что мы этого не сделали. Но покаяние на смертном одре, независимо от того, насколько оно искренне, казалось очень отличным при взгляде из Пекина… Причина этого изменения отношения в последнюю минуту может заключаться только в том, что мы хотели создать ограничения для правительства на материке, от которых мы сами не пострадали»[3655].